Совсем недавно… Повесть
Шрифт:
– Да, изменил. Всё движется, Екатерина Павловна, течет и меняется. Это еще древние греки говорили.
– А зачем вам понадобились эти изменения? Так мы задержим чертежи еще дня на три.
Козюкин объяснял ей терпеливо, мягко, как неразумной, взбалмошной девочке:
– Изменения эти понадобились не мне, а государству. Небольшие изменения конструкции - и мощность генератора возрастает. Разве вы сами не поняли этого? С моими поправками согласятся. Погодите, я сейчас приду сам.
Катя вернулась к козюкинским расчетам. Но сколько ни сидела она над ними, как ни пыталась постичь замысел инженера - это ей не удавалось. В который раз она начинала писать на отдельном листке бумаги формулы, набрасывать схемы - и всякий раз непременно приходила к тому, что увеличить напряжение генератора невозможно. Неужели Козюкин ошибся!
Едва вошел Козюкин, в комнате запахло крепкими духами. Он, вежливо раскланявшись, подошел к Катиному столу, встал сзади и, нагнувшись, упираясь одной рукой в край стола, через плечо Кати смотрел на свои чертежи:
– Что ж вам неясно?
– Вот взгляните, мы тут проворили. При вашем варианте мощность генератора не увеличивается.
– Но остается прежней?
– улыбнулся Козюкин.
– Да, и только. Зачем же нам вносить эти поправки, ждать, пока их утвердит техсовет, терять зря время.
– А мы и не будем терять время. Я час назад говорил с директором, звонил ему в Москву. Он обещал созвониться с вами.
Действительно, минут через пятнадцать Катю вызвали к телефону.
– Что там у вас, нелады пошли?
– кричал в трубку директор: его было плохо слышно.
– Мы же давно решили, еще на прошлом техсовете, что Козюкин дает поправки.
– В этих поправках нет никакой нужды, - кричала в ответ Катя.
– Это небольшие изменения, они ничего те дают…
– Да полно вам упираться-то, Екатерина Павловна, я не вижу с вашей стороны никаких принципиальных возражений. Сегодня же сдайте чертежи, а я доложу в министерстве, что генератор пошел… Вы меня поняли? Я требую от вас этого, поняли? Требую. В конце концов, Козюкин не мальчишка.
Катя, не дослушав, положила трубку. Она вошла в отдел и, ни на кого не глядя, сухо сказала:
– Готовьте чертежи к сдаче, товарищи.
Козюкин торжествующе стоял у окна, курил и, поднимая голову к потолку, смотрел, как слоями покачивается там табачный дым.
Вечером Катя пошла в больницу и по пути купила Позднышеву несколько румяных, золотистых помидоров. Июнь, а совхозы уже выпустили первую партию.
Позднышев выздоравливал. Выздоровление у него шло бурно. Как всегда бывает у жизнелюбов, врачам он обещал удрать из больницы, если они его скоро не выпишут.
– Я ведь не подопытный кролик, - жаловался он Кате, а смех, лукавый, яркий, как солнечный зайчик, так и прыгал у него в глазах.
– Тем более, что у меня есть опыт моего дядюшки…
– Какой опыт?
– Медицинский. «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог», - а это случилось с ним лет в двадцать пять, - начал копить все лекарства, какие ему прописывались. Так вот, милая Катюша, когда ему стукнуло восемьдесят четыре, он созвал консилиум и раскрыл перед врачами два огромных шкафа - а там, представляете: микстуры, порошки, словом, всякая пакость. Мой дядя спросил врачей: «Что бы было, если бы я принял всё это в течение жизни?». Ну, врачи поглядели, покачали мудрыми плешинами и говорят: дали бы дуба лет тридцать назад. Вот и лечись тут…
Да, это был уже прежний Позднышев, и если б не густые, словно наведенные синькой тени под глазами да необычная худоба - можно было бы подумать, что он выздоровел окончательно.
Катя рассказала ему все заводские новости, и казалось, Позднышев сейчас вскочит с постели и в чем есть - пижаме и шлепанцах на босу ногу - побежит через весь город на завод. Он волновался, Катя заметила это волнение и с досадой на себя подумала: «Не надо было идти. Он еще болен».
– Я хотела, чтобы и вы проверили расчеты Козюкина. Но, может, вам трудно, Никита Кузьмич…
– Цыц!
– он сделал «страшные» глаза, опять же шутя - под шуткой он скрывал волнение.
– Что там, давайте, давайте, Катюша, а то придут сейчас.
И он поспешно схватил принесенные Катей листки.
Вошли врачи. Катя долго вглядывалась в одну женщину-врача - невысокого роста, с глубокими черными глазами. «Где я видела ее?» - спросила себя Катя, рассматривая ее с любопытством. У врача, как и у Кати, были большие, тяжелые косы, они не помещались под белой шапочкой и были сложены на затылке крупным узлом. «Ах да, - вспомнила Катя, - это знакомая Курбатова, как же я ее не узнала сразу. Там, когда мы ездили в Солнечные Горки, она была в легком пестром платье и казалась девушкой-студенткой, а здесь - халат, шапочка, две трубочки от фонендоскопа в кармане…»
– У вас посетители?
– сказала она, не глядя на Катю.
– Я просила пропускать к вам в установленное время.
– Видите ли, милый мой доктор, это исключительный случай… Понимаете, племянница уезжает надолго и…
– А на поезд ваша племянница не опаздывает?
– Нет, она летит самолетом.
Кто-то из соседей фыркнул в подушку, а врач, пожав плечами, продолжала щупать пульс у Позднышева.
После ухода врача Позднышев разложил листки.
Он хмурился, вглядываясь в цифры, несколько раз порывался что-то сказать, но сдерживал себя. Наконец, он спросил:
– Вы что-нибудь заметили? Я спрашиваю - что-нибудь особенное?
– Да, мне кажется, что…
– Хорошо, - он устало откинулся на подушки.
– Простите меня, Катюша, я хочу немного подумать… Сам…
У него на лбу проступила мелкая испарина. «Он утомлен, - подумалось Кате, - или взволнован». Она тихо встала, осторожно поправила под головой Позднышева подушку и на цыпочках вышла из палаты.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Найт уехал. Страх гнал его подальше от капкана, к которому он толкнул своего партнера. Найт уехал ночным поездом, переодевшись в новый костюм, купленный в Высоцке - щеголеватый немолодой человек с маленькими синими глазами, длинным, острым носом и словно расплющенными тонкими губами.
Виктор Осипович не спал всю ночь; проводив Найта, он лежал, прислушиваясь к далеким гудкам маневровых паровозов, к шуму теплого дождя под окном в лопухах, к сонным вздохам хозяйки за стеной и тиканью часов: тик-так, тик-так… Впрочем, это не часы, это жук-точильщик… Точит дерево, хочет сточить дом: тик-так, тик-так.