Совсем недавно…
Шрифт:
Брянцев перечислил несколько фамилий. Нет, одни были заняты, другие в отпуске. Брянцев сказал:
— Ну, значит, поеду я.
— Вы мне нужны здесь. А что вы думаете насчет Лаврова? — Брянцев не понял. Курбатов объяснил ему, что по его просьбе Лаврова перевели в эту часть, он не сегодня-завтра должен выехать.
— Простой и скромный человек, — с неожиданным волнением сказал Курбатов. — Как он будет удивлен, быть может, новым назначением. Он те сразу узнает причину: ведь ему надо, не возбуждая подозрений, легко и свободно войти в дружную семью, куда пробрался враг.
Брянцев сам волновался, слушая майора. Да, он прав, Лавров может помочь. Он, может быть, даже попросту узнает врага в лицо…
Телефон зазвонил на столе, и Курбатов снял трубку:
— А, это вы! Давно мы с вами не виделись. Как живете?.. Да нет, пожалуй… Если понадобитесь — вызову. Вы, я слышу, недовольны новым назначением?..
И Брянцев догадался, что это звонил Лавров, прощаясь перед отъездом.
Три дня назад, отправив Брянцева в Высоцк и оставшись один, Курбатов решил продолжать розыск, по не из кабинета, сидя за своим столом и — в который раз! — задавая арестованным вопросы, а на месте. Скударевский выложил всё, что знал, и, оказалось, знал он очень мало, а Хиггинс, надо полагать, твердо решил запираться, юлил, не договаривал того основного, что именно сейчас важно было получить Курбатову. Допрос Хиггинса не давал даже возможности догадаться о том, какие же, собственно, задания он привез группе. Конечно, Хиггинс великолепно понимал, что, расскажи он об этих заданиях, группа немедленно провалится, ни одному нельзя будет и шагу ступить. Хиггинс запирался, и это лишний раз наталкивало Курбатова на мысль, что он это делает неспроста, — ждет, когда эти задания будут группой выполнены. На кого же рассчитывает Хиггинс?
В своих размышлениях Курбатов снова вернулся к Ратенау, к тем сведениям, которые были у v него обнаружены. Он, Ратенау, не предполагал, что он открыт, и не собирался исчезать после попытки убрать Позднышева.
Курбатов снова и снова приходил к выводу, что кто-то удерживал его на «Электрике», что там сидит враг. Анонимное письмо о Вороновой — оно лишний раз подтверждало верность его вывода.
На днях генерал зашел в его кабинет и, просмотрев так хорошо уже знакомые ему материалы следствия, задумчиво постучал по папке карандашом:
— На «Электрик» надо обращать больше внимания, на «Электрик». В ваших рассуждениях всё верно, но надо поторопиться. Вот, — генерал вынул протокол допроса Скударевского, — этот тип сказал, что им было приказано в скором времени — через полтора-два месяца — быть готовыми к отъезду. Почему? Да потому, чтобы после событий на «Электрике» никто не попался.
Генерал захлопнул папку и встал из-за стола:
— Только что мы с полковником Ярошем беседовали об этом деле. Вывод у нас совпал: надо спешить. Словом, жду вас послезавтра, доложите о всем новом, что замечено.
И ушел, пожелав ни пуха ни пера, как это любил делать всегда.
Секретарь партийного комитета на «Электрике» уже знал, что отравлением Позднышева заинтересовались следователи. Поэтому, когда Курбатов пришел к нему, секретарь не удивился. Они сели рядом на кожаный диван, не торопясь, как люди, которым предстоит долгая беседа, закурили, и только тогда Курбатов начал прямо, без обиняков:
— Мне бы хотелось посмотреть все материалы комиссии. Я ведь, — он улыбнулся, — в прошлом сам инженер, может разберусь.
Секретарь снял трубку местного телефона, куда-то позвонил и бросил трубку на рычаг.
— Скажите, у нас на заводе есть враг? Я спрашиваю вас как коммунист коммуниста.
— Да, — спокойно ответил Курбатов. — Я полагаю, есть. Но не исключена возможность, что этот прохвост носит в кармане такой же партийный билет, как и мы с вами, и даже, быть может, критикует вас на собраниях. Такой враг особенно опасен, его труднее распознать.
Принесли материалы. Секретарь передал их Курбатову, и тот сказал:
— Я вам мешать не буду, сяду вот сюда, погляжу. Если встретится что-нибудь неясное…
Он так увлекся чтением, что не обращал внимания на телефонные звонки, на людей, приходивших к секретарю в кабинет. Только один раз он оторвался от бумаг, услышав голос, показавшийся ему знакомым. Высокий, полнеющий мужчина, франтоватый не по летам, сидел перед столом секретаря и ровно, неторопливо рассказывал о сегодняшнем зачете в своем семинаре:
— У всех, в основном, приличные, очень приличные знания. Я говорю об этом не без некоторого удовольствия, разумеется, по не хвастаюсь. — Он назвал несколько фамилий, в том числе и Воронову, и только тогда Курбатов отчетливо вспомнил, где они виделись: там, внизу, в проходной, в один из первых дней следствия. Тогда он тоже говорил о Вороновой, правда, куда менее уважительно. Да, тот самый, и фамилия его — Козюкин.
Курбатов снова листал бумаги, вчитывался в слова, разбирался в цифрах. Ему сейчас было трудно понять всё в частностях: годы многое стерли в памяти, да и, кроме того, электротехника у него в институте преподавалась на четвертом курсе факультативно, то есть хочешь — ходи, не хочешь — не ходи. И, что грех таить, он не всегда ходил на эти лекции, предпочитая им футбол, академическую греблю или прогулки с девушками, — а теперь ругал себя.
Когда Козюкин ушел, Курбатов, не отрываясь от бумаг, спросил секретаря парткома:
— Против Вороновой выдвигалось обвинение в аварии?
— Да. Вот этот товарищ, что у меня сейчас был, и выдвигал. Потом, правда, извинялся перед Вороновой, когда комиссия уехала. Да при чем здесь она, вы же видите? Это вина завода… или вредительство. А мы, как страусы, прятали голову под крыло: «Мы не бракоделы!», «Нас до сих пор никто не упрекал!». Простите, мне надо идти к директору…
— Мы еще увидимся, — сказал Курбатов. — Я, пока не кончу с этими бумагами, никуда не уйду.
Их было еще много, этих бумаг, очень много, и Курбатов просмотрел их бегло. Дойдя до папки с техническими дневниками Вороновой, он попросту отложил ее в сторону: пожалуй, не стоило терять время на них, — могут ли они навести на след…
Но тут же он поймал себя на том, что склонен просто облегчить себе труд. Нет, взялся за гуж, не говори, что не дюж. Он взял папку с записями Вороновой и подошел к окну. Там было светлее. «Спокойней, спокойней, товарищ майор, — усмехнулся он. — Ты не кисейная барышня».
Через минуту он уже весь ушел в расчеты, в сухие слова дневника, в чертежи…
Вернувшийся секретарь парткома застал Курбатова за странным занятием. Он стоял у окна, держа в руках листок бумаги и вертел его то так, то этак, поднимал к глазам, переворачивал и глядел на свет, как врачи рассматривают рентгеновский снимок.