Совсем недавно…
Шрифт:
Старший адъютант, кряжистый плотный капитан Горохов, проверяя свои удочки, изо всех сил тянул лёску — жилку, и Лавров окликнул его:
— Что ж вы, Александр, Вениаминович, щуку килограмма на два решили взять?
— Всяко… бывает… — пыхтел тот, натягивая лёску. — У меня… недавно… окунь фунта на два… — он поправил поплавок, проверил грузило и закончил со вздохом: — ушел!
— А знаете, Александр Вениаминович, — Лавров потрогал себя за бицепс левой руки, вытянув ее, — знаете, почему у рыбаков здесь синяки
— Ну? — недоверчиво, чувствуя подвох, спросил тот.
Лавров сильно постучал себя по бицепсу ребром ладони, как бы отмеривая размер:
— А обычно все божатся: «Ей-ей, вот такую щуку поймал!».
Горохов покосился на Лаврова и вдруг прыснул, засмеялся мелко и звонко, смех так и колотил его.
— Точно, ох, не могу, до чего же точно! У нас командир транспортной роты Ольшанский всегда так хвастает. В позапрошлый выходной показывал: вот, говорит, такой линь был, ребятам отдал, о-ох!
Потом они перебрались в утлой лодчонке на поросший частым лозняком островок. Дно около островка было глубокое, илистое; в ямах на дне возле него, как утверждал Горохов, водились ерши и окуни.
— Знатное место, кто понимает, — восторгался Горохов, доставая двумя пальцами червя, насаживая на крючок и поплевывая на него. — Когда уйду в отставку — обязательно с внуками буду здесь лето жить. Красота-то какая!
— Ни черта подобного, — пессимистически проворчал из кустов Ольшанский. — Под старость ты будешь заниматься одним видом рыбной ловли: таскать вилочкой шпроты из банки.
Горохов замялся, забормотал что-то вроде «ну, это там видно будет», но угрюмые слова Ольшанского испортили Горохову настроение, — правда, ненадолго; поплавок у него вдруг прыгнул и сразу пошел вниз, никто ахнуть не успел, как Горохов уже снимал с крючка первого окуня.
— Вот тебе и «рыбка плавает по дну — не поймаешь ни одну», — засмеялся кто-то, а полковой любимец, поэт и весельчак лейтенант Синяков, живо откликнулся экспромтом, не сводя глаз со своего замершего на воде поплавка:
Нынешняя рыбка Клевала не шибко, Что, с ее стороны, Грубая ошибка.И не успел стихнуть смех, как с берега, словно скользя по воде, эхо донесло:
— …о…о…ов!
— Зовут кого-то? — поднял голову Горохов. Там, на берегу, стояла маленькая фигурка, махала руками, и снова донеслось протяжное: «о…о…ов!». В самом деле, кого-то из них звали, и Ольшанский на своем месте снова проворчал, не поворачивая головы:
— Чёрт его знает, не дадут в выходной посидеть нормально! Кого там?
— Кажется, меня, — сказал Горохов. — А ну-ка?
Он поднес к ушам ладони, сложенные лодочкой, и прислушался.
— Нет, это тебя, — кивнул он Лаврову.
С
— Невеста? Ко мне?
— Кричали Лаврова, — и Горохов невозмутимо полез за следующим червем, а Ольшанский хихикнул, словно хрюкнул, и все разом засмеялись, но не над тем, что приехала к Лаврову невеста, а что Ольшанский очень уж похоже хрюкнул. Лавров, всё еще пожимая плечами, влез в лодку и под общие пожелания скорейшей свадьбы отплыл.
Он греб, налегая на вёсла изо всех сил, стараясь умерить этим волнение, которое охватило его, чуть только он услышал свою фамилию и далекое «невеста приехала». «Неужели Катя?» — думалось ему. Милая, нежная, хорошая, всё-таки приехала, и значит… Он выкидывал вёсла, как учили его на занятиях по академической гребле, почти ложась спиной на переднюю банку, не оглядываясь на берег; когда нос лодки с приглушенным шелестом вошел в камыши, бросил вёсла, завел лодку на берег и огляделся. Дневальный стоял рядом.
— До вас прийихалы, — сказал он. — Коло леса, чуете, где дорога на танкодром, ждут.
Лавров сначала пошел, тяжело дыша после гонки на лодке, а потом не вытерпел и побежал узкой тропинкой. Тропинка шла под гору, и бежать было легко. Потом он выскочил на гудроновое шоссе, избитое по обочинам танковыми гусеницами; неподалеку начинался лес.
Еще издали Лавров увидел двух, сидевших рядышком на камнях. Катя! — он узнал ее сразу, второй же был мужчина, и, подходя, Лавров смотрел только на него — кто это? Потом он узнал и, замедлив шаг, перевел дыхание. С Катей приехал Курбатов.
Катя первая оглянулась, соскочила с камня и пошла навстречу Лаврову. Ветер дул ей в лицо, вся освещенная солнцем, она казалась насквозь пронизанной лучами, ветром, — легкая, стремительная, словно приподнявшаяся для полета. Она еще издали протянула руку, и Лавров, не понимая, что с ним происходит вообще, порывисто бросился к ней навстречу, чувствуя, как лицо у него краснеет от радости. Она поняла его состояние, когда он пробормотал
«Катя!» — и слова больше не мог вымолвить, глядя ей в глаза; потом он спохватился и пошел к Курбатову.
Курбатов тоже поднялся, пожимая Лаврову руку:
— Похудели, загорели, но вид бодрый… Вы… простите меня… — Он повел бровями в Катину сторону и, не дожидаясь ответа, с прежней улыбкой спросил: — А не пройтись ли нам немного?
Лавров догадался: предстоит серьезный разговор.
Они шли по дороге, затем свернули в поле. Травы колыхались под набегающим ветром и нежно пахли медом. Катя, нагибаясь, уже срывала маленькие густокрасные гвоздики.
Курбатов шел, помахивая прутиком, потом оглянулся на Катю: та — должно быть, нарочно — отстала, поэтому их никто не мог слышать.