Союз можно было сохранить
Шрифт:
Я закончил – тишина. Поднимается Бурбулис и, доставая из кармана какие-то листки, говорит Ельцину: “Борис Николаевич, тут у нас тоже кое-что есть – мы вам докладывали… Можно?” Выслушали Бурбулиса. Снова тишина. Тогда Шушкевич с Кебичем говорят нам, мол, это, очевидно, правильное направление в поиске решения – давайте обсуждать.
С.К. Вы вынесли на обсуждение свои конкретные предложения, но предложения имела и российская сторона. Насколько близкими оказались ваши позиции? Концептуально документы совпадали или нет?
Л.К. В ходе обсуждения я понял, что российская делегация готова к восприятию наших идей. Позиции оказались близкими, хотя и не совпадали по всем параметрам. Но концептуально документы совпадали. Были нюансы, но без существенных противоречий.
С.К. Это было случайностью?
Л.К. Безусловно, это была случайность. Если иметь в виду некоторые текстовые совпадения. Если же говорить о концепции – тут дело сложнее. Есть элемент случайности, но есть и элемент закономерности. Судите сами: мы знали, что Союз обречен, а эти без конца и края обсуждения латаного-перелатанного проекта союзного договора сами подтолкнули нас к поиску абсолютно иного решения. И не удивительно, что оно созрело в одночасье. А детали? Что ж до деталей, то всегда можно договориться – было бы желание и взаимопонимание. В Беловежской Пуще мне показалось, что наиболее подготовленным с точки зрения решительных перемен был Бурбулис. Он все понимал с полуслова. Ко всему, в команде Ельцина он был идеологом…
Л.К. Все они перед народом, и звучат слова – я за Союз, я за… В пикантной ситуации оказались Ельцин и Шушкевич на встрече в Беловежской Пуще. Несколько дней назад они выступали за Союз, а сейчас приходится нарушать данное слово. Несолидно выходило. И все-таки истина дороже – они же видели, как тяжело, с беспрерывными пробуксовками шел процесс демократизации. По сути дела, мы оказались в глухом политическом углу. Нужно было срочно что-то делать, и они прекрасно это понимали. Потому я далек от мысли, что кто-то из них боялся. Нет, но они были крепко связаны своими обещаниями.
Именно так – связаны. Обещаниями подписать союзный договор. Я таких цепей не имел. Я – свободный. Нигде ничего не обещал, не выступал с официальными заявлениями. Потому вполне логично выглядело то, что на встрече в Беловежской Пуще я выступил первым.
В ходе переговоров (а они скорее напоминали живой обмен мнениями) мы и пришли к окончательному выводу – модель Союза нас больше не может устраивать. И нет никакой необходимости включаться в процесс его реанимации. Второй наш вывод – республики должны стать по-настоящему полностью независимыми государствами, а связи между ними должны строиться на новых принципах сотрудничества. Часа два ушло на это обсуждение. Подняли на ноги юристов – имеем ли мы основания одобрять решения без участия союзного президента, без представителей других республик?
С.К. Говоря иными словами, вы заботились о легитимности ?
Л.К. Именно так, мы хотели принять настоящий документ, документ, который бы ни у кого не вызывал никаких сомнений. Но сомнения возникли сразу – у наших юристов. Говорят, что нужно собрать всех, кто подписывал союзный договор. Не три республики, а всех.
Мы решили зайти с другой стороны. Россия, Украина и Белоруссия стояли у колыбели Союза. Им и решать, ведь другие республики присоединились к договору потом. Юристы все же считали, что по такому поводу нужно собраться всем вместе. Ибо могут возникнуть проблемы, если нас не поддержат и выступят против.
С.К. Боялись, что Горбачев применит силу?
Л.К. Думаю, что проблема могла быть в другом. Боялись, что люди не воспримут наше решение как должное, будет ли документ легитимным для них? Сомнения оставались. И торопиться было опрометчиво, и времени для раскачки не было. Цейтнот. Именно поэтому окончательный документ был подписан лишь 22 декабря 1991 года на очередной встрече в Алма-Ате. И его подписали все республики.
А тогда, на встрече в Беловежской Пуще, мы формировали принципы взаимоотношений будущего содружества. Сидели и формировали. Писал я, Бурбулис – все участвовали. Писали, обсуждали и сразу отдавали на перепечатку. Работа была очень напряженной.
С.К. А помощники что, не помогали?
Л.К. Да не было никаких помощников, сами работали. Когда документ был готов, встал извечный вопрос: что делать? Объявлять? Где и кому? Решили и поступили так: все вышли к журналистам и проинформировали их. Ельцин, Шушкевич и я ответили на вопросы корреспондентов. В подробности посвящать не стали”.
Из кн. Л.Кравчука “Останнiднiiмперii… Першiкроки надii” (“Последние дни империи… Первые шаги надежды”). Публикуется по: “Крымская правда”, 23.03.96. Перевод В. Ярового.
Вспоминает С.С.Шушкевич:
“ 8 декабря . На охоту ушли только Фокин с Кравчуком. Ельцин от охоты отказался. К работе над документами мы приступили после завтрака. Что касается спиртного, то во время работы над Соглашением я был, как за рулем, а остальные вели себя почти так же. Только когда с трудом удавалось найти приемлемую для всех формулировку, мы позволяли по чуть-чуть хорошего коньяку. Я разрешил себе расслабиться только глубоким вечером, после подписания перед телекамерами – когда почувствовал, что “все, что мог, я уже совершил”.
Я понимал, что документ нужно сделать аккуратно. И мы вычитывали каждое слово. Сначала мы писали само Соглашение. Получили от рабочей группы вариант преамбулы… Это нравится, это не нравится… Давайте попытаемся оттенить вот такой элемент, такой… Согласны. И преамбула уходит назад, в рабочую группу. И так с каждым пунктом Соглашения. Он принимался только тогда, когда вся шестерка была согласна.
Когда Соглашение было готово, решили, что Заявление мы подпишем тройкой – массовок устраивать не нужно. Ельцин во время работы над Соглашением ни в коем случае не претендовал на роль Старшего Брата. Он всегда мне импонировал: нормальный, не требующий никакой интеллектуальной помощи человек. Если я время от времени обращался к Кебичу: “Вячеслав Францевич, ну как тут нам?” – Ельцин всегда совершенно смело высказывал свое мнение. Передо мной был человек свободно мыслящий, логично мыслящий. Потом много раз на саммитах мы видели, как ему подсказывал Козырев. А в Вискулях он все решения принимал сам.
Кравчук был таким сдерживающим. Он все время фильтровал пункты Соглашения с позиции прошедшего на Украине референдума.
Из рабочей группы мне особенно запомнился Шахрай. Когда мы с очередным пунктом заходили в “тупичок”, Шахрай уходил на пять-десять минут и возвращался с приемлемой формулировкой. Он не был безропотным исполнителем, выяснял все до мелочи. И я вдруг увидел такого… игрока. И юриста очень высокого ранга. Это было неожиданностью.
Интересы. Когда Россия в лице Ельцина согласилась с признанием факта распада СССР, представители регионов пеклись о том, чтобы в формулировках больше учитывались их интересы. Мы могли туда включить любые фразы по интеграции и по взаимодействию. Но особая позиция Кравчука отметала любое “братское единение” Украины в рамках бывшего СССР. Белоруссии было нужно, чтобы Соглашение не противоречило нашей декларации о независимости: мы заявили в ней о стремлении к нейтральности и безъядерности.
Там не было наивных. Было ясно, что Борису Николаевичу больше всего мешает Горбачев. Украине нужно было для нормального становления признание ее независимости Россией – не как наследником, бывшего СССР, а как главным правопреемником. Честно говоря, нам нужно было то же самое. Я ведь понимал, что если мы приняли декларацию о независимости, в признании нашей независимости нет проблем ни с одним государством, кроме России.
Мы оставили едиными, фактически, только военную структуру, стратегические вооруженные силы.
“Ядерная кнопка”. Обсуждение вопроса о “ядерной кнопке” носило тогда скорее ритуальный характер. “Кнопка” была на Руси и никуда ни под каким предлогом с нее не уходила и не уйдет! Все участники разговора понимали, что “ядерная кнопка” переходит из рук Горбачева в руки Ельцина.
А надо мной всегда висело: присутствие ядерного оружия на территории Белоруссии – величайшая опасность для республики, а никакая не защита. И я всегда был сторонником того, чтобы его вывести как можно быстрее, без всяких жестких требований по компенсации.
Я всегда рассчитывал на совестливость Бориса Николаевича. Мы договорились так: “Переговоры по вопросу о компенсациях не должны влиять на встречу в целом”. Мы договорились: никаких помех для вывода ядерного оружия создано быть не должно, и чем быстрее его выведут, тем лучше. …Ни я, ни Кравчук, ни Назарбаев не имели “ядерной кнопки”. Никакого влияния на ее использование у нас не было. И телефон “металл” (который для успокоения был поставлен у меня, Кравчука, Назарбаева и Ельцина) можно было использовать только по вопросам консультации по использованию ядерного оружия. Мы гордились тем, что смогли наладить такую связь. Но разговаривали по нему только раз, договорившись сделать это втайне от служб, чтобы проверить, как эта штука работает.
Была строгая установка: этот телефон для каких бы то ни было других разговоров не используется. Когда я выезжал за границу, об этом информировалась остальная тройка, и наоборот…”
Журнал “Огонек” № 49, декабрь 1996.Е.Гайдар: “…Больше всех, как мне кажется, переживал, волновался С.Шушкевич. В его словах звучал лейтмотив: мы маленькая страна, примем любое согласованное решение России и Украины. Но вы-то, большие, всё продумали? …Сергей Шахрай предложил юридический механизм выхода из тупика – ситуации, при которой Союз как бы легально существует, хотя ничем не управляет и управлять уже не может: формулу Беловежского соглашения, роспуска СССР тремя государствами, которые в 1922 году были его учредителями…” Е.Гайдар. Дни поражений и побед. М., 1996.
Вспоминает С.М.Шахрай:
“Если диагноз Ельцина, Кравчука и Шушкевича был точен (а я считаю, что он был достаточно верен), то к 8 декабря геополитический выбор состоял в следующем: идем ли по югославскому пути братоубийственной войны всех со всеми или находим новую формулу содружества, в рамках которого решаем главные задачи – нераспространения ядерного оружия, сохранения геополитического пространства, военной безопасности, спасения экономики. Не всё из соглашения до сих пор сработало, но… ядерное оружие осталось только в России. Не произошло образование еще одного клуба ядерных государств. Геополитическая стабильность была сохранена…
– Можно ли сказать, что украинская делегация сыграла решающую роль в том, что договор об СНГ получился таким, какой он есть?
– Если белорусская сторона готова была рассматривать вариант нового Союза, то украинская делегация приехала, чтобы “сделать всем ручкой”. Состояние ее было эйфорическим. Работать было очень сложно. Я бы назвал роль Украины не решающей, но роковой.
– Могли бы вы подробнее рассказать, что происходило в Вискулях в те дни? Это событие обросло слухами и мифами. Например, говорят, что работа сопровождалась обильными возлияниями, которые помогли быстро все поделить.
– …Я расскажу о том, что известно мне. Я был советником президента по правовой политике, заранее поручений по этой поездке у меня не было. Было так: вечером поступило предупреждение, что завтра вылетаем в Минск. Состав команды известен: Ельцин, Бурбулис, Гайдар, Козырев, Илюшин, Коржаков и я. Никакого документа из Москвы мы не везли (насколько это было известно мне). Есть легенда, что у Бурбулиса в компьютере был какой-то план. Не знаю. В Вискулях у нас компьютера не было. Проект соглашения печатался на электрической машинке, а размножали его на факсе – таково было техническое обеспечение. Когда мы приехали в Вискули, три лидера уединились, все остальные пребывали в ожидании. “Тройка” беседовала сначала в резиденции, потом они ходили на охоту, потом еще куда-то, в общем, разговор продолжался до вечера. Вечером была объявлена воля трех лидеров: экспертам готовить документ. Мы собрались на одной даче, украинская делегация пришла-ушла, фактически работали мы с белорусскими коллегами. Нам нужно было родить документ с политическим решением трех лидеров, но непонятно, с какой формой этого решения. Дискуссия продолжалась не один час. О чем шла речь? В 1922 году Союз образовали четыре республики: Россия, Украина, Белоруссия и Закавказская Советская Федеративная Социалистическая Республика (ЗСФСР). “ЗСФСР” в Вискули не приехала, но мы постепенно вышли на осознание факта, что здесь присутствует три государства – учредителя Союза в 22-м году. Если три государства-учредителя в лице своих лидеров осознают, что государство перестало существовать, то надо либо выписывать документ о смерти и расходиться, либо попытаться сделать шаг вперед.
В результате была найдена формула, соединяющая и то, и другое: государства – учредители Союза констатируют, что Союз ССР прекратил свое существование, и учреждают новое объединение – Содружество Независимых Государств. Текст писали от руки. С учетом моего почерка его переписывал, кажется, Гайдар. Уже было поздно, Козырев подсунул его под дверь не той дачи, где была машинистка, утром пришлось документ искать и срочно печатать. К нам уже присоединилась украинская делегация, мы делали пункт договора, несли его в зал, где сидели лидеры, его возвращали с поправками, перепечатывали, размножали на факсе. В таком ритме шла работа. В течение дня документ родился…
Что касается всего остального. Можно добавить баню и еще что-то, но я не видел ни одной встречи на высшем уровне, во время которой не было бы ужина. Как к этому относиться? В любом случае решение принималось по русской пословице “Утро вечера мудренее”: вечером – политическая задача в довольно абстрактной форме, утром – постатейное обсуждение документа, а уже потом – ужин. И еще один важный момент: возле каждой дачи стояли два сотрудника КГБ. Для всех нас это было признаком, что ничего противозаконного не делается. Было человеческое ощущение исторического момента и облегчение от того, что решение найдено.
Хочу вернуться к главной теме нашей беседы. Обычно на подписании документа в Вискулях ставят точку. Да, подписали, ну и что из этого? Это был проект, пока его не ратифицировали парламенты всех государств. И ратифицировали его с восторгом. Значит, это соответствовало общей тенденции, а не воле трех человек”.
“Независимая газета”. 10 декабря 1996 года.