Союз нерушимый
Шрифт:
– Ага. Они сами тебе позвонят, как что-то найдут.
– Принял. Давай, Пал Палыч, приятных снов.
– Ой, да пошёл ты...
– шеф отключился.
Меня высадили на крыше жилого комплекса образцового содержания, практически в двух шагах от Дворца Советов. Даже на расстоянии он возвышался так, словно я стоял у его подножия. Ленин на крыше незаметно для глаза вращался, указывая рукой на солнце, словно призывал человечество последовать за Икаром. Зеркальные окна и стальные гербы ярко сверкали, а с севера порывистый ветер нёс серые унылые тучи.
В который уже раз я удивлялся тому, как близко и в то же время невообразимо далеко находятся два совершенно разных мира:
Вертолёт "Альфы" развернулся и помчался на восток, в сторону Конторы, а я, отыскав выход с крыши, покинул дорогое жильё партийных начальников, немало шокировав своим появлением старичка-консьержа.
Он провожал меня испуганным взглядом - похоже, увидев вертолёт, подумал, что Контора опять прибыла по душу какого-нибудь жильца. Такое часто бывало - фавор и опала в стране советов шли бок о бок.
– Всё в порядке?
– голос был едва слышен из-за включенного на полную громкость малюсенького телевизора.
– Да, - кивнул я и вышел, стараясь поддерживать загадочный вид.
Снаружи уже ждала моя "Волга".
Я несколько раз произнёс адрес, раздражаясь всё сильнее, пока навигатор, наконец, не пиликнул и не повёз меня к месту преступления.
В центр, к грандиозному бассейну "Москва" у метро Кропоткинская. Машина выехала на автостраду и набрала умопомрачительную скорость. Мимо проносились новые безликие кварталы и старые, упрятанные за высоченные серые стены-саркофаги. "Волга" то ныряла в глубокие туннели, освещённые тусклыми жёлтыми лампами, то снова показывалась на открытых участках. Не прошло и десяти минут, как я уже был на месте, правда, с тошнотой из-за постоянных резких маневров. Навигатор вывел на бывшую Пречистенку - древний и некогда очень любимый мной район. Тишина, зелень сквера, обилие музеев и красивая архитектура делали его одним из тех мест, где чувствовался дух города - того самого, древнего, а не нового, вечно куда-то спешащего. Старинные особняки с колоннами и лепниной, белые монастырские постройки с узкими зарешеченными окнами, мемориальные доски, - всё это безумно мне нравилось. Поэтому сейчас я с искренней болью в сердце смотрел на эту самую улицу и не узнавал её.
От похожей издалека на Колизей громадины, снова построенной на месте руин Храма Христа Спасителя, в небеса поднимался колоссальный столб белоснежного клубящегося пара. Страшно было даже представить, сколько электричества потребляла такая махина. Из знакомых мне мест остался только сквер с загаженным памятником Энгельсу, на голове которого денно и нощно сидели неистребимые голуби. Кроме него уцелели музеи Толстого и Пушкина, а также одна из монастырских построек у сквера. Всё остальное изменилось до полной неузнаваемости. Вместо узкой улочки - широкий проспект, поражающий воображение, но совершенно неприспособленный для жизни. Особняки исчезли: новокоммунисты почти полностью перестроили район - и на месте усадеб "проклятых капиталистов" ныне громоздились высокие каменные семи- и восьмиэтажки, построенные по чертежам Сталинских времён.
Новая власть хотела в точности осуществить древний план переустройства центра и создать ту Москву, которую когда-то видели в своих фантазиях Сталинские архитекторы. Тогда ещё Дворец Советов должен был получиться куда меньше и располагаться тут - на месте бассейна. А проспектам, примыкавшим к главному строению всего коммунистического мира, было суждено стать центром государства мирового пролетариата. Населять их планировалось исключительно высшими партийными чинами, генералитетом, знаменитыми учёными и деятелями культуры.
Но получилось как всегда.
После того, как район был перестроен и заселён, Дворец Советов решили перенести, а дома с номенклатурой, разумеется, остались.
Получился интересный казус: широкие проспекты вели к бассейну, а к Дворцу советов приходилось добираться чёрт-те как. Это создавало чудовищные проблемы с транспортом, особенно по утрам, когда вся эта орава ехала на работу.
С этим, конечно, пытались справиться, например, при помощи широкой подземной трассы. Но до её сдачи в эксплуатацию было ещё далеко, и длинные кортежи каждое утро стабильно застревали в пробках, состоявших исключительно из тех самых кортежей.
Машина остановилась у старого особняка, уцелевшего во время сноса лишь благодаря тому, что это была какая-то знаменитая усадьба. Интересное розовое двухэтажное здание с высокими окнами, закруглявшимися вверху. Вход - слева: массивные деревянные двери, на которых красовались огромные ручки из потемневшей меди. Рядом табличка - "Управа Района Хамовники". Немного дальше стояла "скорая" и легковой милицейский "москвич" - жёлтый, с синей полосой.
Я прошёл внутрь (дверь подалась очень тяжело и неохотно) и увидел стойку, за которой сидела очень нервная пожилая женщина, из-за причёски похожая на пуделя.
– Нельзя! Приёма нет!
– взвизгнула она, заметив, как я вхожу. Удостоверение её успокоило.
– А... Простите. Проходите, товарищ...
– она подслеповато прищурилась...
– майор. Второй этаж, там уже работают ваши.
Широкая лестница, устланная мягким красным (но грязноватым) ковром, привела меня на второй этаж. "Наши" обнаружились поблизости - в коридоре, напротив двойных дверей с золочёной табличкой "Приёмная". Судмедэксперт ходил туда-сюда со скучающим видом - он давно зафиксировал всё на фото и ждал, когда я дам отмашку и можно будет увозить тела для вскрытия. Поблизости торчали двое совсем молодых курсантов из милицейского училища: с виду обычные курносые и веснушчатые дворовые пацаны, которым кто-то смеха ради выдал тёмно-серую форму и погоны с буквой "К". Наглядная демонстрация катастрофической нехватки кадров.
Я присвистнул, когда узрел место преступления во всей красе.
Напротив приёмной располагался стеклянный шкаф, аналоги которого можно было найти в любой организации: там хранились всякие вымпелы, кубки и прочая лабуда, выигранная конторой или её сотрудниками. И вот рядом с этим шкафом, разбитым вдребезги, посреди вымпелов, мятых жестянок, выкрашенных под золото, и заляпанных кровью грамот, в красной луже лежал завязанный в три узла труп.
Меня чуть не стошнило при виде такого надругательства над человеческим телом. Серьёзно - это выглядело просто омерзительно. Руки, ноги, голова, торс - всё перемешано так, будто тело было колодой карт, и убийца её перетасовал. Белели осколки костей, кое-где прямо из кожи и обрывков ткани торчали длинные острые куски стекла и дерева.
В конце коридора лежало второе тело - мужчина в мятом сером костюме и рыжих ботинках. У этого трупа отсутствовала верхняя часть головы, а от шеи и нижней челюсти ещё шёл едва заметный дымок, вонявший горелой пластмассой и пережаренным мясом.
– И снова привет, Филипп Глебыч, - поприветствовал я судмедэксперта. Он пожал мне руку.
– Ну, рассказывай.
– История такова, - начал он тихим голосом, похожим на завывание ветра в лабиринте склепов и могильных плит, - вон тот мужик без головы - Ухтин Павел Петрович. Бывший фронтовик, инвалид всего, что только можно. Старшина ВДВ. Принимал участие в Варшавской десантной операции, там же попал под обстрел, из которого выбрался только наполовину. После лечения и демобилизации вернулся в Москву и устроился сюда завхозом.