Сожжение Просперо
Шрифт:
В них полетела еще одна туча стрел. Одну из них, вероятно, выпустил тот же везунчик. Стрела пробила голову Гутокса, разом прервав его мучения и обрезав нить.
На их лица брызнули капли крови. Гутокс сполз с руля, и Бром с Лёрном мигом подхватили его, но на долю секунды челн оказался во власти ветра.
Ветер в большем и не нуждался, и он не собирался щадить их.
Вторая глава: Бедствие
Ветер вынес их на граничащие с пляжем скалы, и драккар разбился о них, словно глиняной кувшин. Встряска напоминала безостановочную серию ударов молотом. Мир содрогался и вращался, в холодный воздух полетела
В последнее мгновение жизни драккара Фит учуял запах горящей древесины. Палуба под ним треснула, и он полетел в дождливые небеса. Выпав из лодки и задыхаясь от забившихся в горло снега и крови, Фит покатился по стеклянной морской глади. Еще несколько раз перевернувшись, он, наконец, остановился.
Фит поднял голову. Лед под ним был тусклым и холодным, словно поверхность меча. Его грудь и лицо ощущались сплошным ноющим синяком, и он чувствовал себя так, будто только что получил секирой по ребрам и щеке.
Он попытался встать. Фиту было настолько плохо, что ему даже было тяжело дышать. Каждый вдох походил на глотание битого стекла. Вдоль линии берега, словно радостный фантом или беснующийся рэйф, пролетел наполненный ветром обрывок паруса, волоча за собою куски канатов.
Фит заковылял к обломкам челна. Над головой просвистело пару стрел. Градканские лучники полезли вниз по скалам к разбитому драккару. По льду к ним приближались красные паруса. Фит уже даже слышал визг полозьев.
Лед был усыпан обломками: тут лежал срезанный кусок мачты; там валялся сорванный такелаж с правого борта, кованные железные салазки торчали изо льда, подобно стрелам великана; чуть дальше виднелась часть рангоута. Подойдя к нему, Фит взял его в руки.
Он увидел труп Гутокса. Его выбросило из драккара во время крушения, а один из канатов такелажа рассек тело у пояса.
Мимо лица Фита просвистела стрела. Хэрсир и глазом не моргнул. Возле Гутокса он заметил свою секиру и, недолго думая, выкинул рангоут.
Недалеко от искореженных обломков драккара Лёрн тащил тело вышнеземца на прибрежные скалы. Половина его лица была в крови, пропитав собою волосы воина. Фит заковылял быстрее, чтобы добраться до них.
Когда хэрсир вышел на покрытую снегом гальку пляжа, градканцы уже приблизились настолько, что он смог рассмотреть их дикие глаза и покрытые белым липким пеплом лица. Они были так близко, что он чуял их ритуальные притирания. Вонючие мази, которые изготовил их годи, были оберегами, которым предстояло хранить воинов от малефика. Они отбросили луки и взялись за секиры и мечи. Дурное предзнаменование следовало не просто убить. Его нужно было порезать на куски, изрубить, расчленить и забыть. Только так магия могла оставить тебя в покое.
Навстречу им с секирой в руке вышел Бром. Фит удивился, как он вообще еще стоял на ногах. Прихрамывая, он пошел за Бромом.
Один из градканцев принялся что-то кричать. То был не вызов или угроза, но ритуал оглашения того, что они собирались сделать и почему. Фит догадался об этом скорее по напевному мотиву слов, чем по смыслу. Воин говорил на тайном градканском племенном языке, особой разновидности вюрда, которого
— Сие по вас да по главы ваши, в день да по ночи, в час моря движущегося да моря стылого, — вдруг громко произнес вышнеземец, когда Фит проковылял мимо него. Похоже, он все же не умер, хотя обе его ноги определенно были сломаны во время кораблекрушения. Лёрн, у которого до сих пор кровоточила голова, пытался уложить его поудобнее, но тот упорно карабкался вверх, пытаясь забраться на утес.
— Сей вюрд вы сами себе написали, в этт свой бедствие впустив да охранить решив, — продолжил вышнеземец. Он взглянул на Фита. — Это то, что они говорят. Мой переводчик еще работает. Ты понимаешь их?
Фит покачал головой.
— Почему они зовут меня бедствием? Что я такого натворил?
Фит пожал плечами.
Внезапно осунувшееся лицо вышнеземца озарилось пониманием.
— А, вся проблема в переводчике! Это ведь буквально, всего лишь буквально… «бедствие»… дурная звезда. Они зовут меня Дурной Звездой.
Фит поравнялся с Бромом и повернулся лицом к градканцам. Их воин как раз заканчивал объяснение. Фит услышал, как позади него вышнеземец переводит последние слова.
Градканцы бросились на них.
Без щитов, двое аскоманнов приняли на себя первый удар. По высокой дуге они разом ударили по первому ряду лиц, а затем по низкой — по второму. Отхлынув, словно морская волна, градканцы вновь ринулись к ним по заснеженной гальке. Бром раздробил кому-то плечо. Другому воину Фит сломал челюсть и вырвал из рук щит. Железным умбономон ударил по лицу следующего градканца, который пытался найти брешь в их защите, и вбил ему переносицу в череп. На Брома едва не опустилась огромная двуручная секира, но Фит парировал ее отнятым щитом, а Бром, не мешкая, вспорол живот ее владельцу.
На их щит обрушилась следующая волна. Каждый раз они отступали на пару шагов назад. Драккары с красными парусами взошли на пляж, и из них принялись выгружаться новые воины.
— Думаешь, они подвезли достаточно тел? — спросил Бром. Он тяжело дышал, его лицо побелело от боли и напряжения, но в его голосе до сих пор ощущалось веселье.
— Мало, — сказал Фит. — Их нитей слишком мало.
Лёрн оставил вышнеземца на скалах и встал рядом с ними. Он забрал меч из рук мертвеца, поблагодарил его за оружие и встал в боевую стойку перед началом следующей атаки.
Сзади на них шел шторм. Он с диким воем мчался по ледяному полю замерзшего моря, вопя словно хор из Земель Мертвых. Все, что могло в этом мире дрожать, дрожало. Трое аскоманнов почувствовали, как им в шеи и затылки забила ледяная крупа, а иглы льда впиваются в короткие кольчуги.
Перед ними же бушевал шторм человеческих тел. Большинство из них были градканцами, три или четыре десятка ритуально разрисованных для убийства людей, но были среди них балты, которые только что прибыли на своих медленных лодках и теперь в рвении топтали под собою снег.
Но их рвение было странным. Его породило отчаяние, безумное желание освободиться от бремени или проклятья, сбросить с плеч тягостный долг и покончить с ним раз и навсегда. Они не вопили, не издавали боевые кличи, не подбадривали и не подзадоривали друг друга. Им не хотелось кричать, либо же страх заставлял слова застревать у них в глотках.
Вместо этого они бормотали, медленно и безостановочно. Они напевали стихи изгнания и оберегания, которые еще детьми выучили у родных очагов, острые слова, сильные слова, могущественные слова, слова, которые могли сдержать дурную звезду.