Созидательный реванш (Сборник интервью)

Поляков Юрий Михайлович

— Нам показалось, что вы не совсем правильно показали Чистякова, отошли от правды жизни. Вы должны были его не только в особняке и на «Мерседесе» изобразить. Он не может жить с прежней старой женой и внутренне обливаться слезами по ушедшей любви. У него должна быть новая жена, какая-нибудь Наоми Кэмпбелл. И еще — особняк в Лондоне.

— Не надо сочинять за автора! В фильме все продумано. Жена у него и так молодая, а еще Аглая Шиловская! Зачем ее менять? У него любовница-секретарша, которую он всюду с собой возит. А то, что он с грустью вспоминает о женщине, видимо, единственной, которую любил по-настоящему, это нормально. Почему нет? У каждого, даже самого успешного мужчины есть в душе ностальгическая женщина, воспоминания о которой рождают светлую печаль о несбывшемся…

— Но

особняка-то в Лондоне нету!

— Ну откуда вы знаете, что нет особняка? Там не сказано. Может, у него три особняка, только записаны на жену…

— Юрий, неужели так будет всегда, как вы пишете и как снимают по вашему сценарию? И что, никакого света в конце тоннеля? Прямо какой-то апофегей. Вы сами-то имеете хоть грамм оптимизма?

— Грамм имеется. Может быть, даже несколько граммов. Но писатель — невольник своей социально-нравственной интуиции. Задумаешь одно, а потом, когда герои начинают жить своей жизнью, логика их отношений выводит на другое. Это графоманы колядуют и делают со своими героями что хотят. А писатели, скажем так, более-менее в своем деле понимающие, — заложники художественной органики. И слова Пушкина: «представляешь, что выкинула моя Татьяна, она вышла замуж», абсолютная правда.

— Ну, что, будем смотреть фильм?

— А как же!

Беседовал Александр ГАМОВ «Комсомольская правда», 13 июня 2013 г.

«Нас мало, мы состоявшиеся»

Юрий Поляков — один из самых востребованных нынешних писателей. Казалось бы, завидная творческая судьба. Но все не так однозначно.

— Юрий Михайлович, вам как писателю должность главного редактора «Литературной газеты» не мешает?

— Я считаю, что в нашей российской традиции это абсолютно органично. Если мы возьмем писателей, оставивших след, они все в той или иной мере занимались журнальной работой. Достоевский издавал журнал, Пушкин с Дельвигом — «Литературную газету», Горький редактировал прорву альманахов, организовал издательство «Всемирная литература» и серию «Библиотека поэта». Кстати, ту же «Литературную газету» возродил в тысяча девятьсот двадцать девятом году. Булгаков служил в театре. Лев Толстой занимался просветительством, буквари писал. Многие служили цензорами, «у мысли стоя на часах»: Тютчев, Апухтин, Гончаров, Полонский, Майков…

Таких, кто лишь литературой занимался, практически не было. Бабель? Он активно сотрудничая с НКВД. Евтушенко? Страстно хотел возглавить журнал «Литературная учеба» — не дали. Объехал сто стран, пропагандируя советский образ жизни. Тоже работа! Писатель должен заниматься делом, чтобы подпитываться от жизни. Вначале питает опыт долитературной профессии: врач, учитель, строитель. А потом, когда литература становится профессией, что? Представьте себе, что Булгаков так бы и писал, как вправлял грыжи в сельской больничке. А он на время ушел в журналистику. Это самый верный путь получить разнообразные представления о неведомых закоулках жизни. Мне работа в «ЛГ» тоже помогает.

— Вы производите впечатление благополучного человека. А зависть, интриги, злословие — приходилось с этим сталкиваться?

— Не произвожу впечатление, а в самом деле являюсь одним из тех немногих писателей, книги которых расходятся сотнями тысяч экземпляров, экранизируются, переводятся. Мои пьесы идут по всей стране и за рубежом. Я могу обеспечить себя литературным трудом. Нас немного. Но слово «благополучные» тут не подходит. Благополучные — рантье, которым по дружбе отписали акции «Газпрома». Мы — состоявшиеся.

А что касается интриг, зависть в литературной среде достигает гомерического размаха. Ведь еще ни один писатель не объяснил отсутствием таланта тот факт, что им не написано ничего путного. Если и объясняют, то отсутствием времени. Но моя ситуация особая. «ЛГ», которая была оголтело-либеральной, с две

тысячи первого года стала газетой просвещенных патриотов. Это в творческой тусовке немодно. Я против потрясений, против «болотной» бузы в стране, еще не оправившейся от погрома девяностых. Это тоже вызывает раздражение достаточно влиятельных либеральных сил, а в литературе очень влиятельно либерально-прозападное лобби. В итоге как прозаик, как драматург я много лет нахожусь в ситуации бойкота.

— Давайте к собственно литературным делам перейдем. Как правило, часть написанного базируется на действительности, а часть — на выдумке. Что вам легче дается?

— Есть писатели-рассказчики: Лимонов, например. Есть писатели-сочинители: Леонов, допустим. Я же вообще считаю, что литература — это выдуманная правда. Я из сочинителей. Даже первые мои вещи — «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба» — уже были художественным вымыслом, хотя дебютные вещи, как правило, очень близки к реальной биографии автора. Проза, являющаяся мемуарами быстрого реагирования (тот же Прилепин), мне неинтересна. Писатель должен создавать свой, параллельный мир, иногда сильно отличающийся от мира реального, как, например, у Платонова. Конечно, я не столь радикально отрываюсь от реальности, как, скажем, Пелевин. Так можно и со смысловой орбиты слететь. Но мой отрыв куда значительней, чем у той же Улицкой, обладающей выраженными протокольными способностями.

— Что пишете сейчас?

— Я подготовил новую редакцию романа «Гипсовый трубач». Это огромный роман. Я писал его семь лет, выпуская по мере готовности частями. Летом он выйдет отдельной книгой, да еще с моим эссе «Как я ваял „Гипсового трубача“». Закончив роман, я сразу сел за новую пьесу, которую давно придумал. Но я устроен так, что не могу, например, с утра писать прозу, а после обеда пьесу. Если у меня мозги настроены на прозу, я буду писать прозу, не отвлекаясь, ибо «перенастройка» может выбить меня из творческого состояния на месяц, на полгода. Предыдущая пьеса «Одноклассники» была написана в две тысячи седьмом году и с успехом идет от Владикавказа до Владивостока. В Москве ее в Театре Российской армии поставил Борис Морозов. А поскольку спектакли по моим пьесам идут на аншлагах, все эти годы меня спрашивали: «Где новая пьеса?» Теперь могу ответить: «Готова. Осталось пройтись „нулевой шкуркой“».

Беседовал Сергей АМАН «Труд», 20 июня 2013 г.

Жизнеписцы и пропагандосы

— Юрий Михайлович, что сподвигло вас написать «ЧП районного масштаба»?

— Я был советским человеком. При скептическом отношении к подвядшей идеологии, дефициту, запретам на идеи и книги, антагонистических чувств я к тому обществу не испытывал. В андеграунд шли, в основном, дети номенклатурных работников, а я вырос в заводском общежитии и, как большинство моих «одностратников», реализовывал свой общественный темперамент через ВЛКСМ — и в школе, и в институте. Отношение к комсомолу у меня было бодро-романтическое, хотя это был, в сущности, такой молодежный менеджмент под идейным флагом. Сейчас абсолютизируют его идеологическую «наволочку», но мы-то спали на «подушке»: у нас были молодежные лагеря, спортивные клубы, театры, творческие объединения. В райком я попал случайно: вернулся из армии, а мое место в школе рабочей молодежи, где я работал, было занято, и тут один знакомый из Бауманского райкома сказал, что им нужен «подснежник» в школьный отдел — человек, работающий в райкоме, но получающий зарплату в другом месте, тогда это было распространено. И я увидел аппаратный механизм комсомола. Организационных навыков, полученных там, мне хватило на всю жизнь, вплоть до должности главного редактора. Но я понял, что это эскалатор (термина «лифт» тогда еще не существовало), на котором стоят не только те, кому дорого дело, но и те, кто занят исключительно своей карьерой. Не случайно из этого же райкома потом вышел Ходорковский, вообще многие экскомработники стали богатыми людьми. Мне открылась обратная сторона ковра…