Созидательный реванш (Сборник интервью)
Шрифт:
— Я бы обратил твое внимание на одно очень важное обстоятельство того времени. Имею в виду нищету. И материальную, и духовную. Тогда мне приписали фразу: наш журналист и деньги возьмет, и правду напишет. Но это вовсе не так. Журналист, который брал деньги, их отрабатывал. Помню, как в девяносто шестом году я поспорил с Чубайсом, который возглавлял избирательную кампанию Ельцина, по поводу газеты «Не дай Бог!», куда были закачаны огромные деньги. Состояние нищих духом и материально людей использовать было очень легко. Люди растерялись. Каждый пытался защитить себя, свою семью, спасти свою редакцию, которая худо-бедно его поддерживала и давала хоть какую-то надежду на будущее. Зарплаты были — пятьдесят-сто долларов. Требовать от журналистов
А потом пришли глобализация, геополитические веяния с крепкими мускулами. Все с энтузиазмом заговорили об Интернете, о том, что новые информационные технологии спасут мир. В это время директором ЮНЕСКО был Федерико Майор, гуманист, философ, который высказал большую тревогу по этому поводу. Он говорил, что у каждого народа есть своя культура, свои традиции и нельзя от них отказываться, как не стоит отказываться от всего хорошего, что несет глобализация. Жить надо по совести, по нравственности, по Библии. Многие к этому отнеслись с улыбкой.
Впрочем, поначалу с улыбкой относились и к политтехнологиям. Теперь мы отчетливо видим, как они работают. Сначала большинство американцев, обработанных политтехнологами, активно высказывались за начало войны в Ираке. Авторитетные газеты поддержали президента Буша, а сейчас идут на попятный. Вот, оказывается, как легко сейчас обмануть целую страну.
У нас политтехнологии тоже властно вторглись в жизнь. И кто этим занимается? О людях, которые их реализуют, нельзя сказать, что они блистают образованием, знанием истории и психологии. Наши политтехнологи работают в интересах, как правило, одной личности или одного клана. Досужие люди уже выстроили пирамиду: вершина — политтехнологи, чуть ниже — пиар-агентства, а в самом низу — журналисты, которых очередной министр печати назвал операторами связи, информаторами, которым нужно знать свое место.
И, несмотря на великую историю российского журнализма, вся эта шулерская подмена понятий прошла почти незаметно. Пиар-технологи праздновали победу. Но это пиррова победа. И вовсе не окончательная. Журналистика сохранилась в регионах, но не везде. И именно оттуда произойдет ее возвращение.
Что такое журналистика? Она формирует общественное мнение точно так же, как искусство, как наука, но это сиюминутная оценка происходящего вокруг тебя. Хорошее СМИ — это нация, которая разговаривает сама с собой, это вещь, от которой ни в коем случае нельзя уйти.
Но мы говорим о потере доверия к журналистике, потере доверия к власти, потере доверия в обществе и даже в семье. И все это взаимосвязано. Вот в телерекламе дочь говорит по телефону, что пошла в библиотеку и не будет ночевать дома, а мать, смеясь, комментирует, что дочь влюбилась. Это так мило и забавно. Можно посмеяться, а можно подумать с горечью, сколько здесь переступлено нравственных границ, и это у нормального человека вызывает недоверие к тому, что происходит в телевизионном эфире. Ложь, обман становятся нормой жизни, нормой отношений между людьми. Это маленькая, кажущаяся милой ложь, но порождена она ложью большой, той, которой болеет наша пресса.
— Журналистика не только умеет подменять понятия, она умеет изобретать фантомные угрозы и, наоборот, реальные угрозы представлять в виде общечеловеческих ценностей. Что, ответьте, общего у американской демократии и русского фашизма? Общее, оказывается, то, что о них все пишут и говорят, но никто не видел на самом деле ни первой, ни второго… Это всего лишь два журналистских мифа — светлый и темный.
Крах советской цивилизации привел к перемене участи миллионов людей. Учителя становились челноками, боевые офицеры сторожили автостоянки, космические специалисты чинили кофеварки, медицинские светила выводили из запоя бритоголовых
Один мой знакомый журналист в ту пору бодро и талантливо писал о том, что-де не надо держаться за свою прежнюю, советскую профессию и, если микробиология не кормит, надо научиться, например, класть керамическую плитку или устанавливать бронированные двери в элитных новостройках. Но вот наступил 1998-й. Сверхфинансирование журналистики закончилось, во-первых, потому, что грянул дефолт, а во-вторых, потому, что с властью и собственностью в общих чертах разобрались. И столько борзописцев, стоящих на информационном шухере, уже больше не требовалось. И вот мне звонит этот мой знакомый и жалуется, что, мол, журнал, где он безбедно проработал несколько лет, закрыли. Я ему возьми и посоветуй в шутку: мол, давай переквалифицируйся в монтеры стиральных машин. Обиделся смертельно! С тех пор не общаемся. А ведь я ему всего лишь посоветовал сделать то же самое, чему он рьяно и за хорошие деньги учил страну почти десять лет! Люди не могут простить журналистам того, что они навязывали обществу те принципы и нормы существования, по которым сами-то жить совсем даже не собирались. Это, если угодно, и называется медийной подлостью. И только когда каток доехал до них самих, они спохватились. Да поздно…
Я согласен с тем, что в губерниях сегодня подлинной журналистики, а не медийной манипуляции гораздо больше, чем в Центре. Почему так произошло? Наверное, потому, что в провинцию по-настоящему капитализм еще не дошел. Там осталось немало «советской власти» и в хорошем, и в плохом смысле этих слов. Там иной раз больше цензуры, но гораздо меньше этого омерзительного понятия «неформат», по сравнению с которым прежний Главлит — это просто какой-то комитет помощи инакомыслящим сочинителям. Говорю это вам ответственно, как человек, повести которого запрещались цензурой в восьмидесятые годы.
Наверное, для того, чтобы журналистика как вид деятельности начала возвращать себе доверие общества, надо для начала вернуться хотя бы к советской внутрицеховой этике… Но насколько это возможно?..
— Я не стал бы так пренебрежительно говорить о советской этике. Я ведь всю жизнь работал журналистом и могу сказать, что этика той поры была очень жесткой. Не могу забыть, какие нравы были у нас в «Советской России» в восьмидесятые годы. Помню, наш фельетонист приехал из Вологды и написал фельетон, и тут кто-то пустил слух, что вернулся он из командировки в новой дубленке. Отправили в Вологду специального человека — проверять. Не нашли никакого криминала, но имя человека было замарано, и он ушел из газеты, не смог больше работать фельетонистом.
В те времена, когда мы ездили за границу, то слышали там, что у нас, дескать, не журналистика, а пропаганда. Но мы все по-другому к этому относились. Да, пропаганда у нас действительно была, но были и очерки в «Известиях», в «Советской России», документальные очерки на телевидении, которые защищали простого человека, боролись с коррупцией. Мне думается, что грехопадение российской журналистики началось с предательства. С предательства самого себя, когда ты брал деньги и писал заказной материал, пытаясь спасти свою семью. И это предательство впоследствии привело к очень большим бедам для самого себя. Если ты сам себя уличил в предательстве, то сколько ты увидишь предательства вокруг по отношению к тебе! Я потерял очень многих друзей, людей, с которыми дружил в школе и в институте.