Созидательный реванш (Сборник интервью)
Шрифт:
— Да, такую я ставил перед собой задачу изначально, едва став редактором. «Литературка» тогда, после либерального помрачения находилась в ужасном состоянии: тираж упал, авторы ушли, читатель отшатнулся и так далее. Я задумался: что можно предложить читателям, чего нет в других изданиях? И понял — полифоничности. Широты! Объективности! Ведь авторы должны появляться в газете не потому, что они друзья, приятели, подруги, соратники, а потому, что они интересные фигуры литературного, культурного процесса. Кстати, такой принцип соответствует моим личным взглядам: ненавижу междусобойчики, искусственно созданные литературно-художественные гетто. Серьезная литература гораздо выше стенок, которыми обнесены такие гетто. Никто не верил, что я смогу реализовать этот замысел. Смеялись. Едва я заступил на пост, Швыдкой спросил меня в своем телешоу «Один на один»: «Ваша
— А есть ли она вообще?
— Политики нет. Есть хитрая система реализации симпатий и антипатий тех людей, которым доверена сфера культуры. Как посмотришь, кого они вывозят на всяческие книжные ярмарки за границу, рекомендуют для переводов, кому дают премии, гранты, сразу становится не по себе. Они, что называется, сбивают всем мушку. Читатели пишут в «ЛГ»: вот, мол, увидела короткий список «Большой книги», пошла в магазин — купила. А дальше вопрос: неужели так плохо у нас с литературой, если лучшие — вот эти, которые до конца дочитать невозможно? Но если книга попала в некий короткий список, это ничего не говорит о ее качестве.
— А как они туда попадают?
— Есть такое слово, доставшееся нам от советских времен, — «групповщина». Именно она царит там, где формируются всякие делегации, заказываются переводы, назначаются лауреаты, там сидят люди, которых тошнит от самого слова «патриот». Стоит писателю в своих книгах озаботиться судьбой России и русского народа, баста — вы уже никуда не попадете. Недавно на ярмарке в Лондоне ко мне подошли читатели и спросили: «А кроме постмодернистов с эмигрантами кто-нибудь еще приехал? Где же русские писатели?» Вот так.
Это, впрочем, не значит, что те, кого возят за рубеж и представляют как новую российскую словесность, поголовно бездарны. Нет, среди них есть способные люди. Но я говорю о тенденции. Сегодня нельзя запретить, но можно исключить из сферы внимания. И если ты почвенник — нынешние верховоды от культуры тебя просто не заметят, каким бы гениальным ни был. Это же неправильно. От этого выигрывает тусовка, а государство проигрывает…
— А не кажется вам, что это связано с глубинными вещами — с кризисом русского самосознания? Мы ведь даже не знаем сейчас толком, в какой стране и ради чего живем…
— Это верно. Вот та же ярмарка. Стенд «Россия». Все книги на русском языке. А мы ведь страна многонациональная, у нас выпускают книги на семидесяти языках! Татарская литература, к примеру, очень серьезная, крупная, древняя. Члены делегации откуда угодно — из Германии, Америки, Израиля, Франции, но ни одного из республик РФ. При советской власти за такое чиновник, ответственный за состав делегации, выложил бы партбилет на стол и больше никогда не работал бы в этой сфере. А сейчас всем наплевать. Ходит большое начальство, улыбается, подходит ко мне: «Ты чего такой кислый?» (мы все из комсомола вышли, давно друг друга знаем). Отвечаю: «А чему радоваться-то? Где национальные писатели? У нас разве мононациональное государство?»
С другой стороны: наблюдается явное ущемление русских. Русские — это не вакуум, не этнический эфир, в котором осуществляют свои интересы другие этносы. Русские — народ. Большой народ. Со своими интересами, бедами и традициями. А кто им занимается? Есть министерства культуры Татарстана и Якутии, а вот министерство культуры России — общефедеральное, для всей страны. Ну, хотя бы совет создали по культуре именно русского народа! У нас ведь сейчас русские народные промыслы гибнут, и никому до этого нет дела. Если у малого народа подобное происходит, все — катастрофа. ЮНЕСКО копытом бьет. А русские? Подумаешь… Их же так много! Что у них может погибнуть?!
— Вы начинали со стихов… Я знаю, прекрасный русский поэт Владимир Соколов, сейчас, по сути, забытый, писал предисловие к вашей первой книге и дал вам рекомендацию в Союз писателей СССР.
— Мы были с Владимиром Николаевичем в очень хороших отношениях. Но потом на несколько лет его жена — Марианна Евгеньевна — отлучила меня от дома. Она ему запрещала выпивать, я пришел с рукописью…
— И с коньяком?
— С водкой. А Марианна куда-то ушла. Потом я был наказан отлучением от дома. И правильно, конечно. Если человеку нельзя пить, искушать нельзя. Но мы, конечно, позже восстановили отношения. Соколов написал предисловие к моей первой публикации — в «Московском комсомольце» в семьдесят шестом году. Потом — к первой книге «Время прибытия». Мы дружили до самой его смерти. Я его очень любил и люблю его стихи, и со своей стороны делал все, что мог, чтобы его помнили. Последний его прижизненный сборник «Стихи Марианне» издал я — нашел деньги. К восьмидесятилетию со дня рождения Соколова «ЛГ» выпустила его избранное. Сейчас решаем вопрос об установке ему в Москве мемориальной доски.
— А у вас не изменились отношения после раздрая в Союзе писателей, когда Соколов — близкий друг Вадима Кожинова — снял посвящение Вадиму в стихотворении «Девятое мая» и убрал упоминание о нем из текста?
— Там сложилась очень непростая ситуация. Кожинов в девяностые годы до самой смерти был интеллектуальным лидером сторонников русской имперской идеи. И в этом качестве его очень не любили либералы, которые в ту пору взяли верх. А Соколов после распада СП СССР оказался в достаточно либеральном писательском Союзе. Тогда времена настали суровые — за общение с Кожиновым могли перекрыть кислород, отсечь от всего. Я помню: в начале девяностых сижу в ресторане ЦДЛ с Александром Прохановым, пиво пьем и беседуем. Выхожу из-за стола, ко мне подбегает Вячеслав Пьецух и, тараща глаза, шепчет: «Ты что с Прохановым сидишь?! С ума сошел? Тебя ж после этого вычеркнут отовсюду — никаких премий не получишь, ничего. Я, конечно, никому не скажу. Но ты больше с ним не сиди!» Вот такие были времена и нравы… Это не могло не коснуться и Соколова. Тем более что он тогда, как многие поэты, потерялся. Финансовое благополучие рухнуло. Представьте, у него в восемьдесят первом вышел двухтомник — примерно сорок авторских листов. Каждый лист — семьсот поэтических строк. Массовый тираж. Умножьте на два рубля за строчку. Представляете, какие это деньги! И вдруг — ничего. За книги платить перестали, бюро пропаганды художественной литературы приказало долго жить и так далее. А ведь он классик, привык о деньгах не думать вообще, только о творчестве. Это шок был. Владимир Николаевич иногда смотрел на меня и удивлялся: «Юра, вы как-то странно ничего не боитесь…» — «Это потому, что я уже не поэт!» — отвечал я.
— А прозаиком быть лучше?
— Гораздо! Если твои книги покупают, ты абсолютно независимый человек. Прозаики, вообще, очень отличаются от поэтов. Другой ритм жизни, работы. Стихи можно писать когда и где угодно. А прозу… Прозаик как токарь: встал к станку и точи много часов подряд. Стихи, даже опубликованные, много денег не принесут. А проза, если она продается, если ее экранизируют, делает тебя независимым человеком. Это сегодня дорогого стоит…
«Нынешние чиновники строят рай для себя и своего клана»
— Юрий, а давайте для начала попробуем сравнить бюрократию советскую и новую, российскую. Какая из них страшнее?
— То, что после девяносто первого года, который стал рубежом между двумя эпохами — социалистической и новобуржуазной, — чиновничество очень сильно изменилось, — факт. В советские времена я был вхож в коридоры власти, причем не по своей инициативе. Скажем, в некоторые — кабинеты ГлавПУРа, ЦК комсомола, ЦК партии — меня вызывали в связи с моими запрещенными тогда повестями — «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба». Как вы понимаете, приглашали меня не для фуршета с шампанским. Это называли «снять стружку». Впрочем, тогдашние чиновники умели не только пропесочить, но и выслушать. Нынешние — просто глухари. После 91-го, снова оказавшись как-то во властных коридорах, я обратил внимание на то, что там стало гораздо больше людей. Причем отнюдь не посетителей, а именно хозяев кабинетов!