Созидательный реванш (Сборник интервью)
Шрифт:
— Массовому читателю неприятны больные темы?
— Больные темы — это хлеб писателя, и мечта читателя. Они неприятны только власти. Русской литературе всегда было присуще обостренное чувство социальной справедливости, внимание к нравственным проблемам, к судьбе маленького человека. Литература, которая владела умами в семидесятые-восьмидесятые годы, умела ставить острейшие проблемы, буквально потрясавшие людей. Разве таких проблем нет сегодня? Есть. И главная из них — чудовищная социальная несправедливость, которую выдают почему-то за новое общественное устройство, эдакую экономическую нанотехнологию. По сравнению с этой вопиющей несправедливостью поворот северных рек, о чем трубили прежние властители дум, всего лишь мелкая мелиорационная ошибка. Кто сегодня из «раскрученных» писателей говорит об этом в своих книгах? Единицы. А те, кто говорит, никогда не попадут в самый занюханный «Лонг-лист». Их замалчивают. В основном продолжается игра в литературный бисер. Почему в театре почти не найдешь серьезной социально-психологической драмы? Почему наш театр стал буржуазным в то время, как буржуазии у нас фактически нет? Почему серьезные, собирающие полные залы современные
— Интересные дела кругом творятся. Будто вернулись советские времена. Только разговоры с кухонь перенеслись в Интернет. Как вы считаете, это действительно социальное движение или мы не наигрались в диссидентов?
— Конечно, есть люди, которые родились диссидентами. Они и в раю будут ходить по кущам, возмущаясь, мол, райские яблоки зеленоваты, райские птицы хрипловаты, а Господь авторитарен. Это такой человеческий тип. Он есть и будет всегда. Но я чувствую, как зреет мощный массовый протест. В качестве драматурга я постоянно езжу на премьеры своих пьес в разные концы страны и замечаю, как реакция зрительного зала на «политические репризы» становится все острей и болезненней. А это верный признак растущего недовольства. Мне есть с чем сравнить, я хорошо помню реакцию на мои ранние, скандальные повести «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Работа над ошибками», «Апофегей»… Они были инсценированы, экранизированы и вызывали бурную реакцию, очень схожую с нынешней. Любопытно, что реакция людей из власти похожа на ту, перестроечную: мол, мы согласны с критикой, но сделать ничего не можем… Правда, четверть века назад пеняли на «руководящую роль партии», а сегодня все валят на сто тридцать первый закон о разграничении полномочий. Правда, интересно?
— Социальная напряженность нарастает, однако литература реагирует очень медленно или же вообще оставляет без внимания социальные темы. Неужели наша культура исчерпала сюжеты?
— Не исчерпала, да и жизнь подбрасывает, взять ту же Кущевку. Литература реагирует, но власть с помощью профильных агентств и спонсируемых ручными олигархами премиальных фондов делает все, чтобы увести социально активную часть писателей в тень, направить интерес читателей на бесконфликтные сочинения. Власть-то понять можно, она не хочет потрясений. Но потрясения-то как раз и случаются, когда негодование общества долго не замечают. Кстати, буквально в марте в издательстве АСТ начинает выходить прозаическая серия «Избранная проза из портфеля „Литературной газеты“. Юрий Поляков рекомендует». Я хочу представить ту прозу, которую или совсем не знают, или не хотят знать. Там выйдут произведения таких ведущих, на мой взгляд, современных прозаиков, как Дмитрий Каралис, Алесь Кожедуб, Вера Галактионова, Николай Ивеншев и другие. Это социально акцентированная проза, при этом еще и хорошо написанная.
— А с чем связана мода на асоциальных писателей?
— Мода рукотворна. Но есть и объективная причина: усталость от революционных потрясений. Назову еще одно обстоятельство. Это эффект послереволюционного дефицита кадров. Почему после революции семнадцатого в литературу набежало столько безграмотных людей? Потому что многие приличные писатели еще не решили для себя, будут ли они иметь дело с этой властью или нет. И начался призыв ударников в литературу. Большинство писателей, которые в девяностые годы были объявлены крупными явлениями, — это графоманы советского периода, вроде Приставкина. Причем раньше они писали романы о рабочем классе, но делали это плохо, потому что хороший роман о людях труда сочинить очень непросто. Случилось сознательное разрушение естественной литературной иерархии, причем даже более решительное, нежели в двадцатые годы прошлого столетия. Тогда к людям, попавшим в литературу благодаря своей политической активности, никто всерьез не относился. Есенин был Есениным, а Безыменский — Безыменским. Все понимали, кто хороший писатель, а кто — идеологический трубадур. Сейчас этого «гамбургского счета» нет. Из-за идейного ожесточения девяностых годов появились две параллельные, взаимоисключающие иерархии: «либерально-экспериментальная» и «консервативно-патриотическая». Кроме того, русская проблематика стала почти маргинальной, даже опасной. Если ты хочешь поставить на себе крест смолоду, озаботься судьбой русского народа — и никакие «большие книги» тебе не грозят. Все это не так безобидно — и уже приводит к выступлениям на Манежной площади с лозунгом «Россия для русских».
— Многие писатели продолжают разоблачать советскую власть. Как вы думаете, это попытки выжать последние капли из нашей истории? Не пора ли отпустить эту тему?
— Разоблачать сегодня советскую власть — это примерно то же самое, что костерить крепостное право во время сплошной коллективизации. Поразительно, но разоблачением «совка» занимаются в основном люди, которые прекрасно в те времена существовали. Им Бог не дал художественного таланта, остается топтать прошлое. Советская Россия пятидесятых-шестидесятых-семидесятых годов в сравнении с тем, что творится сейчас, это страна Лимония. Когда говорят, что у нас нет государственной идеологии, ошибаются. Наша идеология называется государственным антисоветизмом. А советскую эпоху нужно изучать и художественно переосмысливать. Только сейчас мы начинаем понимать некоторые ее тонкости. Это была очень сложная, героическая и трагическая эпоха, многоукладная система, неповторимая цивилизация, которую еще будут постигать многие поколения. Такой глобальной, хотя и во многом не удавшейся попытки создать справедливое общество история человечества не помнит. В стабильное время советская власть была гораздо более правовым государством, нежели нынешнее. Раньше ты мог пожаловаться в партком,
— Как вы относитесь к тем авторам, которые выходят из ЖЖ и других социальных сетей?
— Нормально отношусь, потому что, по сути, ничего не изменилось. Во времена моей юности литература развивалась в системе литературных объединений, которые покрывали всю страну густой сетью, как партячейки или, если хотите, масонские ложи. Если где-то на Дальнем Востоке в литобъединении при газете «Тихоокеанский комсомолец» появлялся талантливый поэт, уже через несколько месяцев о нем говорили в Москве. Это были те же самые социальные сети, которые существовали не в электронном виде, а как материальное явление. Суть та же. Литературный талант — очень редкое свойство. Его сымитировать невозможно. Поэтому дар заметен и на заседании литобъединения и в ЖЖ. Но я все-таки считаю, что лучше традиционно издать книгу, особенно — стихи. Впрочем, хорошие стихи и в электронной версии останутся хорошими, а графоманские — графоманскими даже на мелованной бумаге. Какая разница: выбито это на мраморе или нацарапано на воске? Главное — что написано и как — талантливо или нет.
— В ваши задачи входит быть интересным для потомков?
— Если писатель садится за стол с задачей быть интересным для потомков, он точно напишет такую чушь, которая никому не будет интересна, даже родственникам. Задача писателя — прежде всего быть интересным современникам. Внимание потомков — штука мистическая и непредсказуемая. Меня читают с середины восьмидесятых годов и, думаю, будут читать, пока не сойдет мое поколение. Далее произойдет смена эстетических кодов. Вот тут-то начинается самое интересное. Почему одни книги переживают смену эстетических кодов, а другие нет? Это тайна художественного текста. Скажем, сегодня Булгакова интересно читать, а Пильняка уже не очень, а кого-то из любимцев критиков 30-х годов — и вообще невозможно читать. Конечно, дело в таланте, который и есть тот, извините, нафталин, что предохраняет писателей от моли забвения. И нужно надеяться, что в твоем литературном даре есть нечто, из-за чего твои тексты уцелеют при смене эстетических кодов. Спрогнозировать это невозможно. Я лично одну смену эстетических кодов уже пережил. Мои книги, написанные при советской власти, до сих пор издаются и читаются. Многим моим коллегам это не удалось. Видимо, у меня есть шанс перешагнуть еще один рубеж. Но и остаться автором только своего поколения — это уже очень-очень много…
«Я смотрю свои пьесы как простой зритель»
Напомню, что до «Одноклассников» в Ставрополе были поставлены пьесы Ю. Полякова «Халам-Бунду, или Заложники любви» и «Женщины без границ». Три года назад Юрий Михайлович приезжал на премьеру «Женщин…» и остался доволен режиссерской работой Валентина Бирюкова и тем, как актеры воплотили авторский замысел на сцене.
«Одноклассников» сегодня охотно ставят во многих театрах России. По словам автора, впервые его пьесу сначала поставили в провинции — почти одновременно во Владикавказе и Тобольске, и лишь потом в Москве. Более того, из 12 московских театров Ю. Поляков поначалу получил отказ.
— Пьеса называется «Одноклассница», но везде почему-то идет под названием «Одноклассники». Это нормально, когда театр берет название, которое его больше устраивает. Я видел более десяти постановок «Одноклассницы», поэтому мне есть с чем сравнить. В том, что это будет хорошая постановка, не сомневался. Но чем она будет отличаться от других, для меня было загадкой. Если говорить о спектакле вашего театра, то от тех, которые я видел, он отличается прежде всего очень мощной эмоциональностью. Здесь и постановщик, и актеры раскрыли прежде всего эмоциональную драму героев. Я смотрю свои пьесы не как автор, а как простой зритель: трогает — не трогает. Мне даже трудно выделить кого-то из труппы, потому что очень мощный состав, сильные актерские работы. Пожалуй, это единственный спектакль из тех, что я видел, где две центральные женские судьбы получились в равной степени сильными. На мой взгляд, очень удачное сочетание, пойманы два женских архетипа. Это удача театра.
Юрий Поляков рассказал, что идея пьесы появилась у него довольно давно. Восемь лет он держал ее в голове, пока наконец не выкристаллизовался центральный персонаж, вокруг которого и закрутилась вся интрига.
— Я ничего не придумывал. Встреча с одноклассниками — это такая же обязательная деталь жизни каждого человека, как свадьба, дни рождения. Проблема заключалась в другом — я подумал о том, что встреча сорокалетних одноклассников в нулевые годы кардинальным образом отличается от такой же встречи, например, в советские годы. Это уже примета нашего времени, когда судьбы кардинальным образом ломаются: один стал олигархом, а другой — бомжом, один батюшкой, другой — эмигрантом. Эта мысль мне показалась драматургически выигрышной. Но не было стержня, вокруг которого все это закручивалось бы. Как это бывает иногда, толчком стал случай — телевизионный сюжет. Показывали, как Путин пришел поздравлять генерала Романова, которого взорвали в Чечне и он утратил сознание. И тогда я понял, что одноклассники в пьесе не просто собираются. Они приходят к самому лучшему парню из класса, который выпал из этой изменяющейся не в лучшую сторону жизни. Я специально выбрал сорокалетних героев, потому что по ним разлом девяностых прошел сильнее всего. Мое поколение встретило девяносто первый год уже сформировавшимся.