Созидательный реванш (Сборник интервью)
Шрифт:
Юрий Поляков отметил, что современный театр переживает те же проблемы, что и в шекспировские времена, только теперь ему приходится конкурировать не с уличными балаганами, а с телевидением. Не менее острые процессы происходят и внутри театрального сообщества.
— Если сегодняшний драматург хочет всерьез поговорить со зрителем о социально-нравственных проблемах, он должен его зацепить. В противном случае драматургия обречена на лабораторность, во что и вылилась «новая драма». Русский театр всегда был демократичным и старался притянуть обычную публику. В этом смысле я оппонент «новой драмы», и абсолютно не разделяю утверждений, будто сегодня драматургия вообще не способна собрать серьезные залы, а может только развлекать или заниматься движением «экспериментальной театральной мысли». Возникает проблема новизны ради новизны. Новизна — понятие коварное. Когда ты сделал что-то по-новому и лучше, чем до тебя,
Мне непонятно, зачем писать пьесу, которая наполовину состоит из нецензурной брани. То, что называется «новой драмой», это не драматургия, а своего рода драматургический материал, из которого режиссер может делать все что угодно. Мне кажется, некоторые режиссеры даже заинтересованы в таком материале, потому что пьеса, написанная по законам драматургии, ставит его в довольно жесткие рамки. Написать нормальную пьесу это по меньшей мере год работы, а написать драматургический материал — неделя. Творческие усилия сведены до минимума. Чего напрягаться?!
Думаю, на подобную драматургию, которая не ставит вопросов, не выступает серьезным критиком существующего порядка вещей, есть, точнее, была некая установка власти. В девяностые годы писатели, настроенные критически, готовые анализировать сложившуюся ситуацию, были мягко, но решительно оттеснены на обочину, а поддерживаться стал постмодернизм, причем его откровенно антинациональная, депрессивная версия с тотальной иронией по отношению к русской цивилизации. Иронизм деструктивен как мировоззрение, хотя как художественный прием необходим. Однако происходит незаметная подмена. И наша власть двадцать лет активно поддерживала этот деструктивный иронизм. Теперь же страна восстанавливается после погромов девяностых, а в искусстве продолжают царить коды разрушения. Почему так происходит, не могу понять. Или это трудно просчитываемые, но угадываемые движения власти, или это, что тоже возможно, проявление очень мощного нашего собственного системного недуга, ведь через эстетические аномалии часто выражаются глубинные болезни социума. Для меня это предмет размышления.
Юрий Поляков считает одной из самых главных своих задач в творчестве — «оставить достаточно честный и интересно читающийся очерк своего времени, своего поколения, написать правду о советской эпохе». Писатель и журналист, он постоянно находится в гуще общественной жизни. Ю. Поляков много ездит по стране, часто встречается с читателями от Калининграда до Камчатки, на канале «Культура» Юрий Михайлович ведет программу «Контекст», вместе с ее гостями, известными деятелями искусства, обсуждает актуальные проблемы нашей жизни.
— Россия впервые за несколько сотен лет существует без исторического проекта. У нас всегда была цель: или освобождение от татаро-монгольского ига, или выход к морям, или расширение на Восток. А сейчас никто не может объяснить, зачем живем, для чего качаем нефть и газ.
Недавно у меня в студии был Николай Цискаридзе. Речь шла о новом законе о творческих учебных заведениях. Я спросил: как могли появиться такие бредовые идеи унификации художественного и обычного образования. Меня поразило то, что ответил Цискаридзе — человек достаточно благополучный, востребованный. Он сказал: потому что чиновники, которые занимаются у нас искусством и образованием, в «этой стране» жить не собираются. Их дети давно уже учатся «там», собственность у них «там», поэтому они заинтересованы в том, чтобы максимально унифицировать процесс, чтобы поменьше «здесь» бывать. Для них Россия как вахтовый поселок. И это, увы, правда. У большинства московских крупных чиновников нет исторического честолюбия, того, что было даже у самого плохого советского чиновника. В губерниях я часто встречаю руководителей, у которых есть историческое честолюбие, а в Москве складывается такое впечатление, что все играют в какую-то надоевшую игру, но выйти из нее не могут. В общем, нет исторического проекта — нет культурной политики.
Газета для тех, кто любит спорить
Есть люди, привыкшие, что их гладят только по шерсти. И есть такая газета, которая пишет то, что считает нужным. Во главе ее стоит редактор, книги которого раскупаются и с удовольствием читаются, невзирая ни на какие премии и их отсутствие, а пьесы собирают полные залы. И пока это так, он будет просыпаться рано утром, чтобы перед выходом в любимую редакцию «Литературки» написать хотя бы несколько строк будущей книги или пьесы. Иногда грустных, иногда смешных, но всегда правдивых строк.
Писатель, который в прошлом пять лет редактировал многотиражку «Московский литератор», приходит в очень известное издание, находящееся, правда, в плачевном состоянии. И — в течение двух-трех лет вытаскивает газету из финансовой ямы, в компьютеризованно-телевизионную эпоху, завоевывая новых читателей и почитателей, в том числе молодых и совсем юных. Юрий Поляков, ровно десять лет назад ставший у руля «Литературной газеты», поведал мне, что к его приходу зарплата сотрудникам не выплачивалась… год, а гонорары — два года. Но так вышло, что никакой не кризисный управляющий, не брат и не друг Чубайса, а русский прозаик, поэт, драматург, публицист Поляков — сам любящий признаваться, что он долго сидел «на вольных хлебах» и предпочитает свое утро посвящать исключительно написанию художественных текстов и ничему другому, — дал второе дыхание газете, основанной еще самим Пушкиным.
— Прежде всего не могу не спросить, Юрий Михайлович: как, по вашим данным, проводится, или уже было проведено, расследование дерзкого нападения на ваш дом в Переделкине (декабрь две тысячи девятого года), в результате чего ваша супруга, на тот момент оказавшаяся на пути ворвавшихся бандитов, получила серьезные травмы и оказалась в больнице?
— Первичное следствие, сразу скажу, было проведено совершенно бездарно. Даже собаку вызвать забыли. По горячим следам никого задержать не удалось. Но все, кто мало-мальски вникал в ситуацию, понимают: нападение было чистейшей «заказухой». Причина — публикации «Литературной газеты» о злоупотреблениях в Международном литфонде. Имена тех, кто возглавляет литфонд и их злоупотребления, всем известны. Но закон у нас на службе не у общества, а у политической воли.
— А земельный передел в Переделкине (такой уж, простите, невольный каламбур) мог как-то повлиять на то, что кто-то из «сильных мира сего» заказал это преступление?
— Вполне возможно. Да и, кстати, мы не одну статью посвятили именно этому вопросу, когда не имеющие отношения к литературе люди, если не сказать — проходимцы и мошенники, подбирались к городку писателей по всем правилам (а иногда и без всяких правил) рейдерского захвата.
— Девятнадцатого апреля исполняется десять лет, как вы возглавили «Литгазету». Без ложной скромности скажите, как вы оцениваете прошедшее время? Насколько оправдался (или оправдался не в полной мере) заявленный тогда, в две тысячи первом году, курс на полифоничность — в идеологии, эстетике, культурных традициях?
— В принципе, я уже могу уходить с должности главреда.
— Нет, вы уж, пожалуйста, не уходите…
— Нет (смеется), дело в том, что цели, которые я тогда обозначил в своем манифесте «Слово не птеродактиль», в основном достигнуты. В России в начале «нулевых» появилась газета в полном смысле полифоничная. Газета для тех, кто любит спорить, вернувшая интеллигенцию в режим диалога, — а она этого очень хотела, причем не только интеллигенция творческая, но и научная. Сразу в оживленный разговор, иногда весьма и весьма острый, подключилась наша политическая элита, да и, собственно, читатели не остались в стороне. Доказательства — увеличение тиража в четыре(!) раза и рост подписки. Мы обещали вернуть дискуссии на страницы — взамен междусобойчика единомышленников, и мы сделали это. Мы формировали объективный взгляд на советскую эпоху, борясь с политикой государственного антисоветизма. Мы дали читателям серьезный общественно-нравственный анализ современного телевидения. С нас, как правило, без ссылок стали брать пример. Иногда доходило до смешного: открываю газету и вижу новую рубрику «Настоящее прошлое». Звоню главному редактору, говорю ему: «Как тебе не стыдно, эту рубрику я придумал еще в две тысячи втором году, и она у нас постоянная!» Извиняется…
— Вы можете выделить личности, которые появились в «нулевые» на авансцене общественной жизни отчасти и во многом благодаря новой редакционной политике «ЛГ»?
— Безусловно, это уже ушедшие от нас Александр Зиновьев и Александр Панарин. Это Александр Ципко, Сергей Кара-Мурза, Сергей Кургинян, Владимир Шульгин, Дмитрий Каралис, Валерий Соловей, Игорь Фроянов, Юрий Болдырев, Анатолий Макаров, Николай Скатов, Олег Попцов, Анатолий Салуцкий… Список далеко не полный, но главное — это все самостоятельные, настоящие мыслители, которые начали полемизировать у нас еще с первой заметной дискуссии «Десять лет, которые потрясли…». А эта дискуссия высветила во всей неприглядности то, что общество идет, мягко говоря, не в том направлении, которое официально было провозглашено в период перестройки и которое по меньшей мере декларировалось властью как магистральное в самом начале девяностых. Как нетрудно догадаться, публикации вызвали резонанс, про рост подписки повторяться не буду. Но мы приобрели не только новых друзей, но и новых, скажем, недоброжелателей. Причем не только среди либералов, но и среди небольшой части «упертых» почвенников. Я это объясняю так — чем меньше у творческого человека таланта и больше идеологической спеси, тем он нетерпимее относится к людям, которые пытаются достичь компромисса.