Созвездие Чаши
Шрифт:
— Перед рассветом.
— А… я и не замечал… — Поглядел вперед, потом вверх — дымка сероватая, вроде и не туман, а все не так, как обычная ночь.
— Ладно, карауль, летучая мышь, — улыбнулась Майя. А Сабик вздрогнул.
Просыпаться не хотелось. Во сне он гонял мяч, кажется… так реально, будто и вправду такой мяч в детстве был у Альхели.
— Эй, Снегирище! — заглянула в «логово» голова. Регор. — Сабик-то — тю-тю, — он сделал выразительный и не очень приличный жест.
— Как? То есть… ты что? — не сразу понял Альхели, и первым делом подумалось — с малышом что-то сделали те, наверху.
— А что? Сиганул с площадки, теперь мозги по всей Чаше собирают.
— Каккие мозги? Он что, упал ночью? — тошнота подкатила к горлу, солоноватая и липкая.
— Дурак ты, что ли? — грубо сказал Регор. — Сказано — прыгнул сам! И правильно сделал!
— Он все нервничал в последнее время, — грустно говорила Шаула. — Сам посуди — дважды едва не погибал в Чаше в «одиночке». Еще два или три раза мальчишки его вытаскивали из самых легких… Неудачник.
— Почему — неудачник? — тихо спросил Альхели. — Он же… значит, он просто не может.
— Ну, да. Сам ни разу не прошел нормально.
— А тесты? Как же его отобрали-то? — пробормотал Альхели, пытаясь заговорить беду — будто от того, что он скажет — нелепость, время вернется вспять, и Сабик снова будет улыбаться, живой и здоровый.
— Тесты… ошиблись, значит. Голова работает по-другому, вот и влипает все время. Влипал. Да ты вспомни — он боялся все время.
— Чего? Вас?
— Смерти…
— И потому сиганул с обрыва?
— Одно другому не мешает. Он все время дергался, понимаешь? Думал — когда? В следующий выход, или еще протяну? И понимал — надоело возиться с ним. Его жизнь подарили бы Чаше. Чтобы самим не пострадать через него.
— Вы бы… убили ни в чем не повинного мальчишку?
— Альхели-дурачок, — голос ее звучал грустно. — В Чаше и убивать-то не обязательно. Достаточно руки не подать. А кому нужен неумеха, которого приходится тащить на собственном горбу? Который раз за разом будет оступаться, смотреть виновато — а гибнуть другим, да? Хорошо хоть он сам это понял…
Альхели вспомнил Ната. Но тот — трус, и, по правде сказать, не больно-то нравился Альхели. Жаль, разумеется, но… как-то вдалеке жаль. А Сабик… круглолицый улыбчивый мальчишка.
Прижимался спиной к перилам, а площадка покачивалась, будто палуба корабля. Кажется, естественно, кажется. Все — выдумки. Кроме смерти.
Ах, Сверчок, безмозглая головушка. Добросался банками с крыши. А хочешь теперь — ножки свесь, и вниз, и лети себе, птичка-Сверчок, пока не шмякнешься мордой. А может, там, внизу, мягко? Подумаешь, кольцо металлическое, а может, это тоже иллюзия. И Сабика от него отскребали — тоже иллюзия. И самого тебя — нет, нетушки, никогда не было.
А те, что вокруг — они-то какие? Люди ли вообще? Нат… ладно, тем более Шара — несчастный случай. А Сабик-то? У кого, у какой твари язык повернется сказать — так и надо, так правильно? И смеяться, шутить с теми, кто, ежели что, скажет такое и про тебя?
Как это называлось-то… помнил ведь.
«Мой конь не сможет везти двоих»?
Может, и так. Может, и правильно.
Только завыть хочется во весь голос.
А все-таки привыкаешь быстро, думал Сверчок, наблюдая, как спускается вдоль стены платформа, везущая обратно Тайгету, Энифа и Хезе — все прошли чисто. Когда товарищи твои спускаются в Чашу, сердце вроде подскакивает — а все равно не так, как в начале. Или не веришь, что именно этот раз может стать для кого-то последним… или попросту все равно.
Смотришь очередной заход, словно фильм… и по окончании слушаешь, уши развесив.
Слушал.
Тайгета солировала, яркая, будто диковинная орхидея — остальные двое отмалчивались.
— И вот идешь ты, небо голубое, едва ли не птички поют. Жарко, так и тянет совсем раздеться. Я бы разделась, кстати… вот бы восторгу было у этих! Мало того, что Чаша, так еще стриптиз бесплатный! Только собралась липучку потянуть — гляжу, лезет на меня многоглазая рожа!
Подростки хохотали.
— А думаете, не страшно? — делано возмущалась Тайгета. — Лезет, еще и облизывается! И язык такой длинный! Ну, я в кусты первым делом; все понимаю — иллюзия, поделать с собой ничего не могу.
Смех.
— А кто-нибудь хоть раз думал, что живем-то мы — в сказке? — вклинился Хезе; вдохновенный голос — значит, опять осенило.
— Идиот.
— Но ведь правда… Где еще чудовища водятся? И краски такие, что не передать словами. А что умирать приходится — так ведь бывают и страшные сказки… и даже в счастливых — сколько принцесс съедает дракон, прежде чем прискачет рыцарь и освободит одну, особенную? А ведь даже не считают их часто. Много — и все. И Чаша… чем такая не сказка?
— Слушай, ты мне надоел, — не выдержал Мирах. — Нравится в Чаше, внизу — попроси, может, тебе палатку там разобьют, живи в свое удовольствие!
— Ты, значит, у нас в сказки не веришь? — приподнялась Нашира, прищурилась нехорошо.
— Нет! Я давно из пеленок вырос!
— А ты во что веришь?
— В то, что весь этот мир — дерьмо.
— Врешь, — сказала Нашира. — Все ты врешь… Я же знаю.
— Что, дура рыжая?!
— Как ты стоял, лбом к стене приложившись, и что ты шептал при этом! «Господи» там точно было! И не строй из себя…
— Кого?!
— А того, кому на все наплевать!
— Тебе-то какое дело? — после паузы — выдохнул почти беззвучно, глядя в землю, и у Сверчка мороз по спине прополз — он ожидал… угроз, вспышки ярости, но не такого… не позволения себя добить.
— Просто… противно.
— Нашира… — тихо-тихо сказал Шедар, и девушка яростно обернулась к нему, будто дуэлянт с окровавленным клинком, готовый напасть на любого. А нападать было не на кого. Пасмурное небо — и море. Пустой берег. Так, во всяком случае, смотрел Шедар.