Созвездие Видений

Михеенков Сергей Егорович

— Где это? — невольно воскликнул Север. — Где это место? Зеркало вновь заиграло — и явило другую картину, оказавшуюся куда страшней первой.

Там было множество людей, но вот они расступились, и осталось трое: Север, Меда и какой-то парень, чем-то похожий на гордую птицу, — а на них лезли серо-рыжие звери, мелкие, но клыкастые, с острыми серпами когти на задних лапах.

— Вот оно! — вскрикнула Меда. — Вот оно что было! Я это видела!

Север стиснул ее руку» призывая к молчанию, потому что пророческое зеркало вновь засветилось, а в нем — в нем они увидели Меду, стоявшую в каком-то огромном круглом зале, где громоздился белый куб — он то фосфоресцировал, то тускло поблескивал.

Одной рукой Меда цеплялась за грань этого куба, а другую протягивала к Северу, который стремительно бежал к ней через весь зал. И в тот миг, когда руки их соприкоснулись, зеркало залилось ярким зеленым сиянием — и погасло.

Меда подняла глаза на Севера, и он увидел там ужас.

— Что это?

Север покачал головой.

— Не знаю.

— Страшно…

— Да.

Правда, ему тоже было страшно.

— Но ничего, — глубоко вздохнув, сказала наконец Меда. — Ты ведь все-таки добежал, успел! Сокол ты мой ясный…

Он обнял ее, и они так стояли перед белыми, пустыми глазами мраморной пророчицы, пока не прозвенел гонг, извещая, что их время истекло, и Север вспомнил, что пора в Совет.

Его уже ждали.

Едва Север вступил под полутемные своды Дворца Большого Совета, как к нему подошел молодой человек в форме звездопроходца и предложил как можно скорее пройти в Большой зал.

Север был озадачен. Форма означала, что на Совете присутствует и Звездный Командор. И эти слова: «Вас ждут… как можно скорее…» означали, что его вопрос не один из множества, а основной, а может быть, даже и единственный.

Так и оказалось. Огромный амфитеатр для приглашенных и зрителей был пуст. И когда Север появился, на самом верху лестницы, среди Советников произошло движение, и ему вдруг стало ясно, что его вызвали не затем, чтобы выслушать, а затем, чтобы высказать ему нечто столь, чрезвычайно важное, что сделать этого не смог бы никакой посыльный, никакой живой или механический порученец по особым делан и даже никто из членов Большого Совета наособицу — только все вместе могли они сказать это, они — избранники и представители Ирия, и сейчас их устами с ним говорит словно бы сам Ирий.

Это был монолог. То есть говорил только «Ирий» — Большой Совет. Север молчал, слушал… И в памяти остались Лишь немногие рваные фрагменты этого всепланетного монолога — реплики, такие весомые, такие бесспорные сами по себе, но, в общем, кажущиеся теперь Северу противоречивыми и совсем не бесспорными.

Остальное забылось, забылось… может быть, намять не выдержала напряжения. Может быть, к адаптизину милосердно примешали некое забудящее зелье, как уверяла Меда, чтобы не рвали память и сердце воспоминания о блаженном Ирий. А может быть, остальное просто не стоило и помнить?..

— Тысячелетия и тысячелетня живет Ирий по подсказке звезд. Тысячелетия и тысячелетия наша мудрость гласит языком формул и правил, проверенных опытом поколений. И вступать с ними в спор — значит грозить благоденствию планеты.

— Понятия о вселенской и всечеловеческой морали менялись по мере развития общества. Несомненно, что в пору, когда было принято решение о Великой Экспедиции и заселении Земли людьми, те понятия, о которых я говорю, не могли быть столь же совершенны, как сложившиеся теперь. Конечно, с нашей стороны было бы неблагородно упрекать в неосмотрительности своих предков… по сути дела — самих себя, подобно тому, как наши потомки — мы грядущих веков — не будут вправе осуждать наши мнения; ведь каждый век вносит свое в сокровищницу опыта. Однако же…

— На Ирии отсутствует понятие «исторический процесс» в том смысле, который свойственен большинству других разумных народов, населяющих различные планеты, в том числе —

когда-то освоенную Землю. Тысячелетние стабильность и благоденствие как в экономике, так и в политике, содержат в основе своей культивирование всего наиболее разумного и рационального, тем более, что благодаря возрождениям мы избавлены от ошибок, вызванных отсутствием жизненного опыта у новых поколений. И один из залогов этой безмятежной стабильносхи — отторжение чужого, чуждого, постороннего, пусть даже это будет плод, выросший из нашего семени — на иной почве!

Не сразу Северу стало ясно: причина внеочередного заседании Совета — Меда! В ней видят — не больше и не меньше — угрозу стабильности и благополучия Ирия, считают, что те видоизменения, которые претерпела психика и физиология ирийцев на Земле, могут иметь разрушительные последствии для стерильной планеты — если не сейчас, то в будущем наверняка. Уже и теперь среди «молодежи» — так называли на Ирии тех, кто родился недавно и еще не испытал ни одного возрождения — распространяются мнения, что вовсе нет, например, такой уж подавляющей необходимости во всеобщем обязательном воспитании, принятом на Ирин, раскрывающем способности и склонности каждого и указывающем, что и с кем каждый должен делать дли благоденствии планеты. Люди должны решать за себя сами. Во всяком случае, вовсе незачем, полагает молодежь, распространять это воспитание на сферу чувств. Не пора ли предоставить выбор не звездам, а сердцам, чтобы общение между мужчиной и женщиной имело целью не только необходимые для здоровья, зачатия или малопродолжительного физического наслаждения манипуляции, но и радость, любовь, страсть — пусть даже чреватую опасностью и безумием!..

«Почему безумием? — подумал тогда Север. — Волей покорить небо и землю, изведать разом жизнь и смерть, найти грань меж бытием и небытием!» Но тут же он вспомнил изречение на фронтоне Прорицалища — и покачал головой, ощутив внезапный страх и слабость.

Итак, залог дальнейшего благоденствия Ирия Совет видел в исчезновении Меды. Она должна вернуться на Землю — и как можно скорее. Для этой великой цели всепланетного спасения будет пущена в ход экспериментальная модель энергетического саркофага, которая не просто создает сверхсильного имнта, но и осуществляет переброску оригинала сквозь пространство и время в любую точку.

Север долго смотрел на лица членов Совета. Мудрые лица. Печальные от мудрости глаза.

Что он мог сказать в свою защиту? В защиту Меды?

«Звезды! — чуть не воскликнул он. — Как же все они, мудрые и печальные, безнадежно и скучно стары!.. Скажи я им, что не имеет смысла жить, не зная любви… они…» — Он усмехнулся, представив, какай буря презрения обрушится на него — мужчину, звездопроходца, героя, осмелившегося изречь такое, и сказал только — слова, чудилось, дрожали, страшась исторгнуться, страшась своего смысла:

— То же место. Тот же день и час. Но… не ее одну. Нас вместе!

В глазах, устремленных на него, он не нашел ни изумления, ни осуждения, ни жалости. Общее молчание — выражение единодушного согласия — было ответом.

Они знали это заранее, мудрые и печальные!

Выйдя из Дворца Советов, Север как оглушенный пошел мимо блаженно шумящего Сада новорожденных. В честь появления ребенка — не частное событие на Ирин, где люди рождались лишь, чтобы заменить безвременно погибших, — здесь сажали дерево, и по древним поверьям, духи их должны были оберегать своих близнецов-людей. Это было прекрасное место, радостное и печальное разом, потому что души погибших ирийцев возвращались на посвященные им деревья в виде диковинных плодов, и родственники безвестно сгинувших звездопроходцев приходили сюда как на могилы.