Спартанец
Шрифт:
— На погребальном камне моей матери вырезана фраза, — сказал Клейдемос. — Полагаю, что ты можешь объяснить мне это.
— У тебя догадливый ум, как я и думал, но боюсь, что то, что я должен сказать тебе, больше не имеет особого значения. Я вырезал эти слова во имя справедливости, в надежде на то, что после возвращения домой ты заинтересуешься их смыслом и захочешь узнать правду. Я слишком стар и устал, чтобы сделать что-нибудь больше, чем это. Но сейчас… уже более ничто не имеет никакого значения. Город подвергается гневу богов в наказание за наши ужасающие деяния.
— Я не понимаю, что ты подразумеваешь, Эписфен. Тебе известны секреты этого города. Но ты даже и представить себе не можешь, насколько мне
Эфор с трудом встал и подошел очень близко.
— Ты знал о планах Павсания, разве не так? — Клейдемос сохранял молчание. — Можешь разговаривать свободно, никто не слушает нас. Человек, которого ты видишь перед собой, пытался спасти царя от смерти… безуспешно, как ты знаешь.
— Все было именно так, как ты сказал.
— И ты бы помог ему их осуществить?
— Я бы помог, да. Но почему ты спрашиваешь меня об этом? Павсаний мертв, и мои планы вместе с ним. Единственное, что сохраняет мою привязанность к этому городу, это память о моих родителях и о моем брате Бритосе. Я хочу знать, существует ли какая-нибудь причина, которая сохранит мою привязанность к Спарте.
Эписфен, я служил этому городу десять лет, убивал людей, которых я даже и не знал, — ради Спарты. Мои родители вынуждены были выполнять требования ее жестоких законов, и бросили меня на произвол судьбы. Моя мать умерла от горя; мой отец и мой брат погибли в бою.
Мне необходимо знать, какая тайна скрывается за всей этой ужасающей историей. Мне известно, что по обычаю, принятому здесь, запрещается посылать всех мужчин одной семьи в бой вместе. Так почему этот закон был нарушен для моего отца и моего брата Бритоса… и для меня также? Потому что я совершенно уверен в том, что ты знал, кем на самом деле был Талос-калека.
— Ты прав. Но, если я расскажу тебе, что мне известно, боюсь, что твоим единственным желанием будет месть.
— Ошибаешься, благородный Эписфен. Я чувствую только жалость к этому городу, который уже прокляли боги. Мне нужно знать правду, потому что я устал жить в неопределенности и мучениях. Пришло время и для меня найти свой собственный путь, раз и навсегда.
Он подошел к раскачивающейся двери, заглядывая в трещины.
— Приближается рассвет.
— Это правда, — ответил эфор. — Садись и слушай.
Он предложил Клейдемосу скамью, оба сели.
— В течение многих лет в этом городе цари, эфоры и старейшины не были едины, борьба за власть велась беспощадная. Именно эфоры способствовали смерти царя Клеомена, отравляя его пищу зельем, которое заставляло его медленно сходить с ума, день за днем. Твой отец Аристарх и твой брат Бритос были очень близки с царем, многие верили, что они могут что-то заподозрить. Поэтому, когда Леонида послали в Фермопилы, мои коллеги эфоры устроили все так, что они оба отправились вместе с царем, назначили Аристарха его личным помощником, а твоего брата сделали одним из царских охранников. Казалось, что семье оказана чрезвычайно высокая честь. На самом же деле, все знали, что эти мужчины никогда не вернутся назад. Возможно, царь должен был понимать все это, и перед последним сражением он отправил в Спарту послание, которое должны были доставить два сына Аристарха и еще один воин, которого он назначил специально, чтобы быть уверенным, что они доберутся до места.
— Ты хочешь сказать, что Леонид знал, что я брат Бритоса?
— Мы все знали. Когда вы возвращались через Феспии, шпион криптии заметил вас, он также видел свиток с царской печатью на шее Бритоса. Он вообразил, что в свитке должно содержаться что-то важное… такое, что, возможно, не должно стать достоянием общественности. Этот человек следовал за вами в течение всего вашего путешествия. А когда вы встали лагерем на берегу морского залива и все уснули, он понял, что это его шанс, и похитил послание царя.
— Но тогда что же Бритос доставил эфорам?
— Другой свиток. Чистый. Шпион, который сегодня стал офицером криптии, подделал царскую печать, но не осмелился составить другое послание, потому что не знал, что написать, а подделать подпись царя он не мог.
От злости Клейдемос ударил себя по колену.
— Во имя Геркулеса! Я видел все это, но я был так измучен и устал, что подумал, будто мне все это приснилось… если бы я только понимал…
— Именно я вскрыл свиток перед лицом собранных старейшин, я был потрясен, увидев, что он чистый. Тогда я не знал всей правды, как и все присутствующие на собрании. Поэтому поползли слухи, что Бритос и Агиас вступили в сговор, чтобы избежать смерти в ущелье при Фермопилах. Вполне возможно, что эти слухи стали распускать те, кто знали правду и хотели убрать Бритоса с дороги, опасаясь того, что однажды он может обнаружить то, что произошло. И поэтому Агиас повесился, а твой брат исчез. Мы все думали, что его нет в живых, пока не появились новости о том, что в Фокии и Беотии против персов сражается воин со щитом, украшенным изображением дракона. Повсюду криптии разослали шпионов, чтобы выяснить, кем же на самом деле был этот воин. Когда Бритос появился при Платеях и погиб в бою, мои собратья-эфоры вздохнули с облегчением. Бритоса должны были чествовать как героя, но никто никогда и не попытался расследовать историю с посланием царя.
— Но я-то все еще здесь, — прервал Клейдемос. — Я был при Фермопилах. Я вернулся с Бритосом, и сопровождал его во всех его подвигах, в Фокии и в Беотии…
— Павсаний увез тебя с собой по моему предложению. Ты, таким образом, оставался в безопасности и под присмотром в течение многих лет. Когда Павсания убили… — голос эфора задрожал, он плотнее закутался в плащ, словно замерзая от неожиданного холода, — эфоры пытались всевозможными способами разузнать, был ли ты посвящен в его планы, но твое поведение оказалось очень благоразумным. Они схватили пастуха-илота, великана среди людей, невероятно сильного, потому что знали, что он твой друг и что он встречался с Павсанием. Они передали его криптии, где его зверски пытали. Но, очевидно, он не сказал ни единого слова, потому что они его отпустили, возможно, планируя не спускать с него глаз и проследить, когда он вернется к тебе. Но он также, должно быть, очень осторожный человек. Возможно, он понял, что за его хижиной ведется наблюдение, потому что с тех пор его никто не видел, даже вчера, когда илоты напали на город. Никто не видел его.
— Я видел его, — сказал Клейдемос. — Именно он сказал мне, чтобы я пришел сюда, убежденный в том, что ты сможешь ответить на мои вопросы.
Эфор погрузился в молчание. Клейдемос услышал, как прокричали первые петухи. Скоро наступит рассвет.
— Интуиция его не подвела, — согласился Эписфен. — Я видел послание царя Леонида и сделал копию перед тем, как оно было уничтожено. У меня никогда не хватало бы храбрости рассказать тебе о его содержании. Поэтому я вырезал эти слова на погребальном камне твоей матери. Если в твоих венах течет кровь Аристарха, я знал, что однажды ты будешь искать правду, где бы она ни была скрыта.
Он встал и показал на статую Гермеса в нише на стене, за спиной у Клейдемоса.
— Оно там, — сказал он. — Внутри статуи.
Клейдемос поднял фигурку, его руки дрожали. Он перевернул ее и извлек пергаментный свиток.
— Сейчас уходи, — сказал эфор. — Спеши; встает солнце. Пусть сопровождают тебя боги!
Клейдемос спрятал свиток в складках плаща и направился к двери.
Дорога оказалась безлюдной.
— Да защитят тебя боги, благородный Эписфен, — сказал он, оборачиваясь, — ибо они уже прокляли этот город.