Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи
Шрифт:
— Мы стоим на поле у Баттона, — сказал Сидней.
— А мы здесь отдыхаем на курорте, — сказал Брэзелл. — Ну что, Коклюшка, как ты теперь? Папа дал тебе пилюльку?
Нам всем четверым — Дэну, Сиднею, Джорджу и мне хотелось сбежать вниз, на отмель, остаться там одним, ходить и орать на воле у моря, бросать камешками по волнам, вспоминать разные приключения и всячески чудить, чтобы и нам было что вспомнить потом.
— Мы пойдем с вами, — сказал Скелли.
Он взял Брэзелла под руку, и они потащились следом за нами, передразнивая нелепую походку Джорджа и хлеща прутьями по траве.
Дэн
— А вы надолго здесь, Брэзелл и Скелли?
— На все две недельки, Дэвис, и Томас, и Эванс, и Коуклюш.
Когда мы дошли до Мьюслейдской отмели и разлеглись там, я стал загребать песок горстями и пропускать его струйку за струйкой между пальцами, а Джордж смотрел на море сквозь свои очки с двойными линзами, пока Сидней и Дэн нагребали ему песку на ноги. Брэзелл и Скелли сидели позади нас как двое стражников.
— Мы хотели недели на две съездить в Ниццу, — сказал Брэзелл и толкнул Скелли в бок. — Но для цвета лица тут воздух лучше.
— Лучше лечебной травки, — сказал Скелли.
Они заржали в восторге от своего остроумия, стали тузить и кусать друг друга, снова схватились бороться и швырять песком в глаза и наконец с хохотом повалились навзничь, и Брэзелл утер бумажной салфеткой кровь из носу. Джордж лежал, зарытый в песок по пояс. Я смотрел, как море отходит все дальше и дальше и как ссорятся птицы, летая над ним, а солнце начинает терпеливо клониться к западу.
— Полюбуйтесь на Коклюшку, — сказал Брэзелл. — Правда, он удивительный? Растет прямо из песка. У Коклюшки нет ножек.
— Бедный Коклюшка, — сказал Скелли. — Он самый удивительный мальчик на всем белом свете.
— Удивительный Коклюшка, — сказали они в один голос. — Удивительный, удивительный. — И затянули нараспев, дирижируя своими прутьями:
— Плавать не умеет.
— Бегать не умеет.
— Учиться не умеет.
— В кегли не умеет.
— В крикет не умеет.
— И держу пари, писать тоже не умеет.
Джордж дрыгнул ногами, стряхивая с себя песок.
— Нет, умею.
— Плавать умеешь?
— Бегать умеешь?
— В кегли умеешь?
— Не приставайте к нему, — сказал Дэн.
Они подтащились ближе к нам. Море теперь быстро убегало от берега. Брэзелл погрозил пальцем и сказал с полной серьезностью:
— Нет, правда, Коклюшка, ведь ты удивительный? В самом деле удивительный? Сразу отвечай: да или нет.
— Твердо: да или нет, — сказал Скелли.
— Нет, — сказал Джордж. — Я умею плавать, я умею бегать, я умею играть в крикет. И я никого не боюсь.
Я сказал:
— Последний семестр он шел вторым в классе.
— Вот и удивительный. Шел вторым, значит, и первым может. Хотя ничего удивительного тут нет. Коклюшка должен идти вторым.
— Ответ на ваш вопрос получен, — сказал Скелли. — Коклюшка человек удивительный.
Они снова затянули свою песню.
— Он здорово бегает, — сказал Дэн.
— Так пусть докажет. Мы со Скелли пробежали утром всю отмель до самого Россилли. Правда, Скелл?
— Всю как есть.
— А Коклюшка так может?
— Могу, — сказал Джордж.
— Ну так беги.
— Не хочу.
— Удивительный Коклюшка бегать не
Вниз по склону, взявшись под руки, спускались три девочки — все три светленькие, в коротких белых штанишках. Руки, ноги и шеи у них были шоколадного цвета. Когда они засмеялись, я увидел, что зубы у всех троих очень белые. Как только они ступили на отмель, Брэзелл и Скелли сразу перестали петь. Сидней откинул волосы назад, небрежно поднялся с песка, сунул руки в карманы и пошел к девочкам, которые стояли теперь тесной группкой, золотистые, загорелые, делая вид, будто любуются закатом, теребя свои шарфики, улыбаясь друг другу. Он остановился перед ними, осклабился и взмахнул рукой.
— Здравствуй, Гвинет! Ты меня не забыла?
— Ишь, какой кавалер! — шепнул Дэн и, кривляясь, взмахнул рукой в приветствии Джорджу, который все еще не сводил глаз с отступающего моря.
— Ах, какая неожиданность! — сказала самая высокая девочка. Хорошо заученными, легкими движениями рук, будто одаривая всех цветами, она представила Сиднея своим подружкам — Пегги и Джин.
Толстушка Пегги была слишком вертлявая для меня, да и ноги как тумбы и стрижка мальчишеская, эта пусть достается Дэну. Сиднеева Гвинет девица шикарная, ей, наверно, все шестнадцать, чистюлька и недотрога, как продавщицы в магазинах Бена Эванса. Но Джин, застенчивая, с кудряшками цвета сливочного масла, — эта как раз для меня. Мы с Дэном не спеша подошли к девочкам.
Я заготовил две фразы: «Давай по честному, Сидней, без многоженства» и «Жаль, что мы не удержали прибоя к вашему появлению».
Джин улыбалась, крутя пяткой в песке, и я приподнял кепку.
— Привет!
Кепка упала к ее ногам.
Я нагнулся, и из кармашка моей спортивной куртки выпали три куска сахара.
— Это я лошадь кормлю, — сказал я и начал виновато багроветь, когда все три девочки засмеялись.
Ведь можно было раскланяться, подметая пол кепкой, весело послать им воздушный поцелуй, назвать их сеньоритами, и они улыбнулись бы мне без всякой снисходительности. Или еще лучше: стоять в отдалении, и чтобы волосы мои развевались на ветру, хотя ветра в тот вечер совсем не было, и я стоял бы так, окутанный тайной, и смотрел бы на солнце, недоступный девчонкам, не желающий снисходить до разговоров с ними. Но я знал, что у меня все время горели бы уши, а в животе была бы пустота и бурчало бы, как в морской раковине. «Заговори с ними, пока они еще не ушли», — настойчиво твердил мне внутренний голос, заглушая драматическое молчание, а я стоял, как Рудольф Валентино, на краю сверкающей песком невидимой арены для боя быков.
— Правда, здесь чудесно? — выговорил я.
Я сказал это одной Джин и подумал: «Вот она, любовь», когда Джин кивнула мне и, тряхнув кудряшками, сказала:
— Да, здесь лучше, чем в Порткоуле.
Брэзелл и Скелли были как два здоровенных громилы, приснившиеся в кошмаре; я забыл про них, когда мы с Джин поднялись на скалу, но, оглянувшись назад посмотреть, что эти двое делают — травят ли опять Джорджа или борются друг с другом, я увидел, что Джордж исчез за скалой, а они с Сиднеем стоят и разговаривают с девочками.