Спасенье погибших
Шрифт:
— Вряд ли. Он всегда сам выбрасывал, потом увез, а что-то я вышвырнула. Да, погорячилась. Что ж он тогда в любви к детям распинался, а сам их бросил? И меня. Я заметила: кто мне делает плохо, тому во сто крат хуже бывает.
Вера бросила трубку.
Классное сочинение
Последняя моя любовь, думал я, глядя на склоненные головы моих десятиклассников, прощайте, мои ученики: Володя и Сережа, Саши и Олеги, Андрей и Наташи, Марина и Елены прекрасные, прощай, Татьяна…
— Олег!
— Да, Алексей Васильевич? — Потрясающие по своей невиновности глаза. — Что, Алексей Васильевич?
— Вы
— У нас взаимовыручка.
— Вам специально дана тема, которую неоткуда списать да и не у кого.
— А если мы похожи? Как две капли воды.
— Тоноян и Скуратов — две капли? — поддела Лида Хомякова.
Класс обрадовался случаю отвлечься, только Елены прекрасные — Виноградова, Шавырина, Кондратюк — не подняли голов и Марина Мельник смотрела в окно.
— Продолжайте, — велел я. — Писать продолжайте, а не отвлекаться.
Пошел вдоль стен, под портретами классиков. Таня Шишкова быстро взглянула веселыми блестящими глазами, Лена Присядина, хмурясь, выдвинула плечо вперед, скрывая тетрадку. Таня Киселева кусала нижнюю губу. А Петрусевич, конечно, еще и не приступала к работе.
— Галя, — шепотом сказал я ей, — выходите из забытья, время идет.
Сережа Потапов повернулся и засмеялся:
— Она, Алексей Васильевич, думает, как писать о себе, какая она есть или какая она в идеале.
Во дворе школы молча, не ссорясь, сидело десятка полтора собак. Уборщица мела асфальт и махала на них метлой, собаки молча переходили на другое место. Стояло предзимье, но такое затяжное, такое слякотное, что уже не верилось, что наступит зима, не верилось, что где-то светит солнце, бывает тепло. Для похорон погода в самый раз.
Год назад я дал им задание написать о себе. Сочинение называлось «Я». Ребята сами вспомнили о нем и спросили, сохранились ли работы. Они сохранились, и мы решили вновь вернуться к теме. Год в их возрасте — вечность, эпоха. Я ходил между рядов, думал об Олеге. Повернулся. Галя смотрела на меня, потихоньку я пошагал к ней и наклонился. Она прошептала:
— Можно, я не буду сегодня писать?
В дверь деликатно постучали.
— Все-таки попробуйте.
За дверью стояла, пришла по меня Лильмельяна, Лилия Емельяновна, заместитель директора по внеклассной работе.
— Вас просили позвонить.
На бумажке номер телефона Веры.
Я оглянулся на класс, погрозил неопределенно пальцем и пошел в учительскую. Лильмельяна шла рядом и на ходу загружала меня, озадачивала поручениями о составлении списков учеников для этого и списков для того, о списках туда и списках сюда, о выделении учеников туда и сюда, посылке их для защиты школы там и сям, тогда-то и тогда-то.
— Когда же им уроки готовить? — отвечал я привычной фразой.
Лильмельяна отвечала еще более привычно:
— Гулять-то находят время. Вчера Петрусевич и Ирина Макарова были на прогулке с мальчиками. А взять других — ездят к репетиторам, ходят на факультативы, а вы говорите. Макарова была с Зайцевым. После десяти гуляли! Это как?
Спросив так, Лильмельяна внезапно исчезла в одну из дверей, а я вошел в пустоту учительской. Медленно гребся к звонку на перемену маятник огромных напольных часов, гордость нашей Вероники, директора школы Веры Никоновны. Часы сами давали сигнал на перемены и уроки. Автоматически взглянув на гигантскую доску объявлений и привычно отметив множество новых приказных объявлений, я уселся к телефону.
— Ты, Леша, оказался прав, дозвонилась я до этого вашего Феди, конечно, не он звонил, не он. Я еще, дура, назвалась вдовой, по-моему, одни только вдовы ему и звонят, он сразу шарахнулся: извините, у меня междугородный. Вот так. Я с утра всяких оглушающих наглоталась, хожу как деревяшка. Но кто-то же должен держаться.
Еще я позвонил Иде.
— Хочешь, прочту одну маленькую запись? Нашла — как ударило, называется «На кладбище». Слушай. «Впервые видел такое кладбище — тополиное. Весна. День Победы. Он постепенно превращается в День памяти. Идут на кладбище как в родительскую субботу, семьями. По времени быть зелени, но холодно, деревья голые стоят, как выпаренные веники. Сети из ветвей высоко над могилами. В сетях узелки вороньих и галочьих гнезд. Митинг. Крик растревоженных птиц глушит слова. Войны здесь не было, был госпиталь, много общих солдатских могил. Ходим по кладбищу. Заметив, что мы нигде не присели, старуха в белом платке спрашивает: «Ни креста тут у вас, ни звездочки? Никого не хоронили здесь?» «Нет.», «Не пустили корни еще, значит»». Ты слушаешь? Это из ранних, думаю. Он всегда был в предчувствиях. Будто и мне специально это подбросил, и именно ночью. Да! Ведь я чего не спала — Федя поручил мне написать об Олеге, чтоб я трактовала в том духе, что Олег много обещал, мол, самобытный талант, свежее слово. Я сразу срезалась с ним: интересно, говорю, это кто обещал? Олег обещал? Это, может, ваш Залесский все чего-то и кому-то обещал. Но Федя — это же налим, отнес за счет эмоций…
— Ида, прости, мне в класс надо.
— Погоди. У Феди вот какое возражение, он говорит, что талант — это не только хорошо, но и много. Если мы не найдем рукописи Олега, за ним так и потащится фраза, что он много обещал. Леша, последнее! — прокричала Ида. — Слушай, а Арианы-то нет!
«Прошел еще год моей жизни…»
— Ну, друзья, — сказал я, скользя взглядом по первым строчкам ложащихся на стол сочинений, — сколько выдумки, сколько свежести в оригинальной, пришедшей в голову почти каждому из вас фразе: «Прошел еще год моей жизни…» Кто разрешит огласить содержание? Ну, наугад беру. Как, Олег, разрешите? — спросил я Богданова.
— Да, конечно.
— «Прошел еще один год моей жизни. Мир стал меньше и неинтересней. По-прежнему каждый день: в семь часов — вставать в школу, в три часа из школы, обед, уроки, в одиннадцать часов — спать, в семь часов вставать в школу… Трудно вырваться и видеть себя со стороны. Но когда вырвешься и видишь со стороны, то все то же самое: школа — дом, дом — школа… Но жизнь идет, и хочется видеть многое, слушать грохот станков, вдыхать запах машинного масла, видеть мир со звезд, чувствовать то, чего не чувствовал еще никто… Вот и все мое «я»: трясусь над сегодняшним, боюсь завтрашнего, с надеждой жду послезавтрашнего. Думаю обо всем и о себе как части всего».
Я поднял голову и увидел, что Богданов, дождавшись конца чтения, без разрешения вышел из класса.
— Разговаривать о работе без автора не будем, так?
— А чего он боится завтрашнего, если сам пишет, что завтра все то же? — спросила Виноградова.
Звонок. Все, кроме Балакирева, сдали работы. Он просил взять сочинение домой. Он всегда работал обстоятельно.
— А за ошибки будете снижать? — спросил Олег Адамович.
— Буду. — Вот еще один Олег. Олег Адамович. Сочинитель и исполнитель своих песен. — Не уверены — садитесь и перечитайте.