Спасение на воде
Шрифт:
Вокруг по-прежнему была только вода. Мы молча озирались, надеясь увидеть хоть что-нибудь, кроме воды.
«Безумие — на скорлупке лезть в эту пустыню!» — такая мысль появилась у меня и, судя по долгому его молчанию, у Никиты.
Тем более, когда начало темнеть, почему-то стали нарастать волны.
— Ладога всегда расходится к ночи, — небрежно сказал Никита.
Мы, не сговариваясь, посмотрели на карту, придавленную на крыше рубки двумя гаечными ключами и иногда задираемую по краям порывами
…Пристать здесь было негде: вдоль берега на карте тянулись мелкие полукрестики, обведенные штриховыми кружками, — подводные камни.
Я понял вдруг: озеру совершенно безразлично, что нам абсолютно негде высадиться на берег!
Слева исчезало солнце, справа шла на нас страшная тьма. Только горела там одна-единственная звезда — и я заметил, что это не лучистая точка, а маленький светящийся шарик. Потом стало абсолютно темно, мы поднимались на высокую черную волну, потом, замерев, скатывались в пропасть.
Мотор неровно стучал, мы прислушивались к нему: вдруг заглохнет — тогда конец.
Мы стояли на корме, глядя вокруг, нигде не было видно ни огонька. Снова волна — выше предыдущей — и снова соскальзывание вниз, когда желудок поднимается к горлу.
«Но должен же быть этому конец!» — думал я, но, оглядевшись вокруг, понимал, что никто нам тут ничего не должен.
И никому тут не интересно, будет ли работать у нас мотор, не кончится ли топливо, не налетим ли мы в темноте на камни.
Вдруг, при подъеме на волну мне показалось, что впереди коротко что-то сверкнуло.
— Смотри! — закричал я.
— Где?!
Мы долго вглядывались во тьму, но ничего в ней не видели.
Мы снова скользили вниз.
«Когда-то должно это кончиться?» — думал я, но «это» и не думало кончаться, ему было безразлично, что чувствую сейчас я.
Потом, после долгих часов тьмы, мы вместе вдруг увидели проблеск лучистого огонька, но он казался слабее и дальше, чем висящая сбоку звезда.
— Коневиц! — сказал Никита.
Над слабо светящимся еще горизонтом возникли четыре горба. Сначала мы, испуганно сжавшись, думали, что это идущие оттуда на нас огромные волны. Потом заметили, что горбы неподвижны, и поняли, что это вершины острова.
Огонек маяка исчезал и появлялся. Мы посмотрели по карте, по секундомеру (проблеск — пауза — проблеск) — все верно, это был режим работы маяка острова Коневиц!
Наконец ветер стал стихать, волны уменьшились. Стало тепло, тихо, мы даже слышали теперь дыхание друг друга. Остров закрывал нас от ветра, не пропускал его к нам.
Никита шарил прожектором по берегу; вот показался на маленьком лесистом островке низенький, на двух подпорках, маяк.
Почему-то все маяки на Ладоге, к которым так долго стремишься, расположены на диких, лесистых, безлюдных островах!
Мы обогнули этот островок и пошли вдоль высокого, закрывающего небо острова Коневиц.
В луче прожектора появились часовня, несколько светлых камней у берега, белая изогнутая коряга в мелкой воде.
Мы сбросили якорь и некоторое время неподвижно сидели на носу, свесив руки.
— Да-а-а! — сказал наконец Никита, и я понял, что он хотел этим сказать. Потом он вдруг спрыгнул в воду, по колено в воде дошел до берега, и я долго с испугом слушал, как он там с треском что-то отламывает. Потом он вернулся, волоча за собой какую-то доску.
— Пригодится! — пробормотал он, бросив доску на корму, спустился в каюту и сразу почти что захрапел.
Когда я проснулся, было светло. На потолке сходились и расходились золотые нити. Я вылез на корму, посмотрел вверх — остров Коневиц поднимался высоко над нами — горы, поросшие красными соснами.
Мы обогнули Коневиц и снова вышли на бескрайний водный простор.
Потом мы увидели на горизонте высокие, до самого неба, изогнутые столбы дыма, расходящиеся на высоте, превращающиеся в дымку.
— Приозерск! — радостно сказал Никита.
Спокойно, под жарким солнцем мы шли к этим дымам.
Один из них сделался ближе, остальные словно отошли, рассеялись.
…Дым был какой-то странный, не похожий на фабричный. И слишком уж высоко тонким перекрученным стволом он уходил вверх… Скорее это походило на тучу, которая вдруг решила соединиться перемычкой с землей. Мы подошли ближе: точно — высокая страшная туча, соединенная с землей перемычкой, в которой что-то непрерывно двигалось.
— Похоже на ви-хырь! — задумчиво проговорил Никита. — Вихырь!
Мы подходили ближе. Вокруг становилось как-то сумрачно. Солнце, находящееся почти в зените, светило как сквозь закопченное стекло.
— Крепи все по-штормовому, — бросил Никита.
Я съехал по трапу вниз, все убрал в запирающиеся шкафы, со стола все убрал, завинтил винты на иллюминаторах. Страх мешался в душе с ликованием.
Быстро все закрепив, я выскочил наверх. Мы шли уже в сплошном мраке. Пахло почему-то горелым.
— Отставить крепить, — глянув в мою сторону, сказал Никита. — Лес горит.
Теперь было ясно (вернее, неясно) видно, что самый густой и высокий дым поднимается с острова, оказавшегося слева.
Никита свернул прямо к острову. Огня еще не было видно — один дым.
— Принеси мою брезентовую робу, — сказал Никита.
— Что?
— Робу, брезентовую!!! — тараща глаза, заорал Никита.
Преодолевая обиду, я достал из-под дивана новую, твердую, светло-зеленую робу. И вынес ему наверх. Придерживая рукой штурвал, Никита стал переодеваться.