Спасенное сокровище
Шрифт:
Ножом резанул Рихарда крик ребенка. «Я же знаю этого кудрявого, — подумал он. — Как он сюда попал?»
Мальчик, пошатнувшись от удара, упал на мостовую, прямо под копыта лошадей.
— Негодяи, они затопчут его! — вскрикнул Рихард.
Но в эту минуту чьи-то сильные руки подхватили мальчика. Отто Брозовский! Рихард облегченно вздохнул.
Рабочие отбивались кулаками. Внезапно кто-то запел. Сначала песню подхватило лишь несколько голосов, потом она стала расти, шириться, звучала все смелее, увереннее заглушая цокот копыт и свистки полицейских, удары дубинок, крики детей и женщин.
Это есть наш последний И решительный бой, С Интернационалом Воспрянет род людской.У Рихарда на глаза навернулись слезы. «Они безоружны, но борются с полицией потому, что верят в победу, — думал он. — Если бы они знали, что их уже предали! Какая подлость!» Он круто повернулся и взглянул на бледное, но бесстрастное лицо Шульце.
Тот отступил на шаг.
— Что… что вы хотите, коллега… Куммер? Я же бессилен им помочь, честное слово. Я не ожидал этого…
Он боялся, что Рихард ударит его, но тот лишь сказал:
— Я иду к ним! — и направился к двери.
В это время в переулке прогремел выстрел.
— Закрыть окна! — закричали полицейские с улицы.
Шульце оттолкнул Рихарда и поспешно захлопнул окно. У него дрожали руки. Внизу раздавались выстрелы. Люди в панике бежали мимо полицейских, мимо ставших на дыбы лошадей. Не прошло и трех минут, как переулок опустел.
Но на земле, прямо под окнами тюрьмы, остался лежать человек. Это был забойщик Густав Леман, отец шестерых детей.
Снова на мансфельдской земле пролилась кровь рабочих, как лилась она и в 1921 и в 1909 годах, как лилась она еще в мятежные времена Томаса Мюнцера. [11]
Таинственный грузовик
Снова кружились колеса подъемника, снова спускались горняки в шахту. Но в дни получки они со страхом подходили к кассе: только бы в конверте не лежала записка!
Да что пользы надеяться! То один, то другой рабочий вынимал из конверта зловещий листок, означавший, что он уволен.
11
Томас Мюнцер (1493–1525) — руководитель крестьянского восстания 1525 года в Германии.
И с каждой неделей таких листков становилось все больше. Потеряли работу и Геллер, и старый Энгельбрехт, и однорукий Ленерт, и Вальтер Гирт.
Все короче становилась очередь горняков на приемной площадке перед спуском в шахту, и все длиннее очередь перед биржей труда. Медные короли мечтали о войне и финансировали нацистскую партию, эту шайку убийц, готовившихся потопить мир в крови.
Однажды вечером Отто Брозовский и Вальтер Гирт возвращались с собрания домой. Холодный, осенний дождь хлестал по крышам и мостовым Гербштедта. Подняв воротники и засунув руки в карманы, они шагали навстречу ветру.
— Собачья погода, — сказал Вальтер. — Но мне это даже нравится. — Он звонко рассмеялся. — Мальчишкой я всегда любил гулять под дождем. Помню, однажды пришел я домой мокрый до нитки. Ну и досталось же мне! Мать меня никогда не била, но отец шутить не любил, рука у него была тяжелая.
Увлекшись воспоминаниями, Вальтер и не заметил, как на кого-то налетел.
— Эй, дружище! — воскликнул он добродушно. — У тебя что, глаз нет?
Но прохожий, толкнув его локтем, выругался и поспешил дальше.
— Что за манеры у этого идиота? — возмутился Вальтер.
— Да, странно, — согласился Брозовский. — Ведь это Энгельбрехт-младший.
Они оглянулись ему вслед. Энгельбрехт торопливо шел по улице. На нем было светло-желтое кожаное пальто; при каждом шаге из-под его блестящих черных сапог фонтаном летели брызги.
— Черт возьми! До чего же он шикарен! А ведь уже четвертый месяц без работы. Странно, — сказал Брозовский и задумчиво покачал головой.
Дождь не прекращался. Свинцово-серое небо низвергало на землю потоки воды. Терриконы, возвышавшиеся среди нагих полей, казались черными и блестящими. Ветер гнул к земле ветви деревьев; мокрые, желтые листья, словно нехотя, слетали на размытую, грязную дорогу.
Наступила ночь. Погасли огни в поселке. В доме Брозовских тоже легли спать раньше обычного. За окнами шумел дождь, монотонно нашептывая свою колыбельную песню.
Тук, тук, тук! — перекрывая шелест дождя, раздался торопливый стук в дверь. И через минуту опять: тук, тук, тук.
Дождь барабанил по карнизу. Отто Брозовский мирно спал.
Тук, тук. Пауза. И снова, еще быстрее, еще отчаяннее: тук, тук, тук.
И вдруг что-то глухо ударило в стену. Посыпалась штукатурка.
Брозовский проснулся. В комнате было тихо и темно, хоть глаз выколи. Дождь барабанил в оконные стекла. Брозовский прислушался. Или ему показалось? Он сонно опустил голову на подушку и повернулся на другой бок. Но вот опять… Кажется, бросили камнем в стену. Он вскочил и распахнул окно.
— Товарищ Брозовский? — послышался взволнованный голос.
— Кто там?
— Это я, Гофер.
— Что случилось?
— Выходи скорей.
Брозовский осторожно прикрыл окно. Через минуту он уже отодвигал засов входной двери. В сени вошел молодой батрак Ганс Гофер.
— Тебя не добудишься, спишь, как сурок. Выводи мотоцикл, поедем! У нас в поместье неладно.
По его тону Брозовский сразу понял: случилось что-то важное. Да иначе Ганс и не стал бы поднимать его среди ночи. Они пошли в сарай. Ганс стал поспешно стаскивать брезент с мотоцикла.
— В поместье что-то происходит, Отто, — рассказывал он, и голос его прерывался от волнения. — Вчера и позавчера ночью в половине второго я слышал во дворе какой-то шум. Похоже, будто подъезжал грузовик. Но без света… А молодчики нашего Роттенхорта последние дни ухмыляются все нахальнее. Тут что-то нечисто.
— Который час?
— Начало второго.
— Поехали.
Мотоцикл рванулся вперед. Они мчались сквозь непроглядную тьму. Ганс крикнул, стараясь заглушить рев мотора:
— За полкилометра от поместья есть сарай!