Спасенный любовью
Шрифт:
Ваш покорный слуга и гораздо больше чем «просто знакомый»
Харт Маккензи».
Он отложил письмо, вспоминая ту лодочную прогулку. Элинор тогда приехала с графом Рамзи и довела его, Харта, до безумия, флиртуя то с Маком, то с Камероном. И она предусмотрительно не позволяла ему никаких вольностей, пока не пошла в лодочный сарай за тростью, забытой одной престарелой дамой. Доброта стала ее падением, потому что Харт застал ее в лодочном сарае одну.
Элинор улыбнулась ему и сказала: «Но мы ведь не в лесу…» В следующее мгновение он поцеловал ее, и трость выпала из ее руки,
Она попыталась высвободиться, и тогда он, чуть отстранившись, улыбнулся ей своей «порочной» улыбкой и сказал, что оставит ее в покое, если она его об этом попросит. Оставит навсегда, если ей так захочется.
Элинор встретила его взгляд голубизной своих глаз и произнесла: «Ты прав. Я смелая плутовка». И она тут же привлекла его к себе для нового поцелуя.
А он посадил ее на верстак и, подцепив рукой ее колено, показал, как она может обхватить его ногой. Элинор уставилась на него в изумлении, очевидно, сознавая, что их отношения будут не совсем традиционными. Харт видел, как разгоралось ее желание, и он знал: она позволит ему все, что он захочет. Позволит со временем, разумеется.
В следующем письме он поддразнивал ее, напоминая о произошедшем в лодочном сарае и делая легкомысленные намеки по поводу трости. Элинор ответила ему дерзким письмом, от которого у него кровь вскипела и появилось страстное желание снова ее увидеть.
Харт нашел записку, которую написал ей после того, как она приняла его предложение, сделанное в летнем домике в Килморгане.
«Когда я увидел тебя нагую, с шотландским ветром в волосах, то забыл обо всем на свете. Я знал, что не должен был это делать, но все же не смог остановиться и задал глупый вопрос. Но мне повезло, и ты дала тот ответ, который я жаждал услышать. И, как я обещал, ты будешь иметь все, что пожелаешь».
Молодой и высокомерный, он тогда думал, что если предложит Элинор богатство на серебряном блюде, то она падет к его ногам и будет вечно ему принадлежать. Но он совершенно ее не знал.
Следующее письмо, написанное после того, как он возил ее познакомиться с Йеном — брата держали в психиатрической лечебнице, — свидетельствовало о том, что Элинор была необыкновенной девушкой.
«Я тысячу раз благословляю тебя, Элинор Рамзи. Не знаю, что ты сделала, но Йен удивительно отреагировал на тебя. Порой он вообще не разговаривает днями, а то и неделями. Иногда во время моих посещений он лишь таращится в окно или сидит над проклятыми математическими уравнениями, не глядя на меня — как бы я ни старался привлечь его внимание. Он заперт в своем собственном мире, куда мне нет доступа. Я очень хочу отомкнуть эту дверь и выпустить его наружу, но не знаю, как это сделать.
Но Йен смотрел на тебя, Эл. Более того, он разговаривал с тобой, а потом спросил меня, когда мы с тобой поженимся. Йен сказал, что хочет, чтобы мы поженились, потому что с тобой я буду в безопасности, и тогда он перестанет за меня волноваться.
Я притворяюсь сильным человеком, моя любимая, но когда я с Йеном, то знаю, какой я слабый».
Совершенно подавленный, Харт пролистал оставшиеся письма. Их было немного, потому что после официального объявления о помолвке они много времени проводили вместе. А несколько писем, что он написал ей из Лондона, из Парижа и из Эдинбурга,
Два последних письма были написаны спустя несколько лет после разрыва помолвки. Харт развернул их с удивлением — оказалось, что Элинор сохранила даже эти его письма. В первом он рассказывал о том, что Йен вернулся в семью после смерти отца.
«Он все тот же Йен — и в то же время какой-то другой. Сидит в тишине и не отвечает, когда мы говорим с ним, даже не смотрит на нас, когда мы к нему обращаемся. Похоже, он в плену долгих лет боли и отчаяния. Возможно, он ненавидит меня за то, что не помог ему раньше. Или, может быть, напротив, благодарен за то, что я привез его домой. Не знаю, понимает ли он вообще, что оказался дома. Карри, его слуга, говорит, что он ведет себя здесь так же, как там. Ест, одевается и ложится спать без понукания и без посторонней помощи, но делает все как автомат, которого просто обучили человеческим движениям.
Я стараюсь достучаться до него. По-настоящему стараюсь. Но не могу. Я привез домой оболочку своего брата, и меня это убивает».
Харт сложил письмо и непослушными пальцами развернул последнее. Оно было датировано 1874 годом, и он помнил его наизусть, помнил каждое слово.
«Моя милая Эл!
Мой отец умер. Наверняка ты уже слышала о его смерти, но в остальном я должен признаться — или сойду с ума. Ты единственная, кому я могу рассказать об этом, единственная, кому могу доверить свои тайны.
Я передам письмо через моего доверенного человека — чтобы передал только в твои руки. Ты должна сжечь его после прочтения, если твое неистребимое любопытство все же заставит тебя распечатать письмо от ненавистного Харта.
Я застрелил его, Эл.
Мне пришлось. Потому что он собирался убить Йена.
Ты однажды спросила меня, почему я позволил Йену жить в доме для сумасшедших, где лекари демонстрировали его как дрессированную собачку или использовали для своих странных опытов. Я оставил его там, потому что там он был защищен лучше, чем дома. То, что с ним делали в лечебнице, ничто по сравнению с тем, что мог бы сделать с ним мой отец. Я давно знаю, что если бы смог убедить отца вытащить брата оттуда, то он очутился бы в еще худших условиях, скорее всего — в полной власти отца.
Но слава Богу, что слуги в Килморгане более преданны мне, чем отцу. Наш мажордом сообщил мне то, что услышал от одной из горничных, а она, в свою очередь, случайно подслушала, как отец говорил какому-то человеку, что заплатит ему за то, чтобы пробрался в лечебницу и убил Йена любым тихим способом — какой сам выберет.
Пока я слушал этот ужасный рассказ мажордома, я решил, что не могу больше ждать, что должен действовать.
Я не сомневался, что служанка рассказала правду. Увы, мой отец вполне был способен на подобное. И это не имело никакого отношения к «безумию» Йена. Все дело в том, что Йен видел, как мой отец совершил преступление.