Спаситель и сын. Сезон 6
Шрифт:
– Коренеф? Нет, что вы! Француз. Может, его дед? А почему вы спросили?
Да потому, что от русских нужно держаться подальше: если дело нечисто, это они нахимичили. Но Жово промолчал. Научился держать язык за зубами. С недавних пор Поль и Лазарь стали ему замечания делать: стоит сказать «черножопый» или «негритос», сразу расистом обзовут. Значит, не стоит и этому дядьке впрямую рубить, что младенца прикончил Коренеф. На русский след его надо навести потихоньку.
– Знавал я одного паренька по фамилии Подсеки, он был с Гаити и здорово в ядах вуду разбирался. Он рассказал мне о рыбе-еже, которую они там ловят, у ежей этих ядовитая печень. Съешь кусочек величиной с горошину и копыта отбросишь, потому как сердце остановится.
Месье Жерар слушал, широко раскрыв глаза, слова доносились до него сквозь какое-то гудение. Изрядная доза кофеина, которую он только что принял, и две бессонные ночи плохо сказались на его здоровье.
– Может, и в вашу персиковую банку попал яд, ведь настоящая фамилия Подсеки была Годунов. – И Жово заключил замогильным голосом: – Он был русский.
– Я… я… не совсем хорошо понял, – с трудом ворочая языком, признался Жерар. – Вы подумали о… злонамеренном действии?
У него самого шевелилось такое подозрение: трагическая смерть ребенка произошла в Орлеане, в семье одного из его служащих. Может быть, действительно, один флакон или целая партия молочка «Персиковая кожа» была отравлена при разливе по бутылочкам здесь, на фабрике? В этом случае изменение формулы ни при чем, и он не виноват в смерти ребенка.
– Ладно, мне пора, – ткнул его в бок Жово.
– Срочная консультация?
– Можно и так сказать.
Жово нужно было успеть привести в порядок кабинет, чтобы Спаситель ничего не заметил. Месье Жерар встал, чувствуя себя в некоторой растерянности.
– С вас двадцать евро, – сказал Жово.
– Двадцать евро? Ах, да! Ну конечно.
Месье Жерару хватило еще деловой хватки, чтобы отметить, что психолог берет недорого. А Жово с большим удовольствием положил деньги в карман: будет на что купить пару пачек курева.
Покидая дом номер 12 на улице Мюрлен, месье Жерар не удержался и спросил:
– А с противоположной стороны есть садик?
Синие глаза Жово замерцали под седыми бровями: он снова насторожился.
– В этих домах один выход на улицу, а другой в сад, – настаивал генеральный директор. – В аллею.
Аллея ему вспомнилась по ходу дела, пока он говорил.
– У входа в сад стоит камера наблюдения, – сообщил Жово, желая пресечь все мечты об ограблении.
Месье Жерар печально покачал головой. Кто знает, может быть, все сложилось бы иначе, если бы уже тогда висела у калитки камера, отмечая, кто вошел и кто вышел на аллею Пуансо? Интересно, он узнал бы тогда, с кем ушла Патрисия?
Месье Жерар вздрогнул. Странный психолог крепко взял его за плечо, выпроваживая на улицу.
– А что, если… Если я захочу… продолжать терапию? – пробормотал на ходу генеральный директор.
– В это же время, – ответил Жово.
– Хорошо. Но в какой день, ведь…
– В это же время, – повторил Жово. – День не имеет значения.
Клик, кляк. Жово запер дверь на два оборота ключа, открыл в кабинете форточку, помыл чашки, поставил на полку книгу «Простимся с чувством вины». А потом, закурив сигарету, отправился под мелкий дождь, который и не думал прекращаться.
Шито-крыто, ищи-свищи.
Второй бессонный обитатель дома номер 12 на улице Мюрлен подошел к двери спальни Спасителя и Луизы на втором этаже.
– Миу!
Да, кот Миу. Славный толстяк с лунообразной физиономией очень серьезно относился к своим обязанностям будильника. Не услышав ни малейшего звука в ответ, он принялся царапать дверь. Спаситель появился на пороге в халате, украшенном надписью «Лучше меня нет». Он терпеть не мог халаты, и тем более с такими надписями, но халат подарил ему Поль на День пап и с этого дня стал официально называть его папой.
Когда спустя полчаса Спаситель покидал кухню, собираясь начать рабочий день, у него за спиной раздавалось верещанье голодных хомячков и морских свинок и препирательства мальчишек: «Барбапапа» не твоя, а моя кружка». А уже в коридоре он услышал:
Поль. Папа дал мне десять евро.
Лазарь. Да? А мне?
Поль. Не Спаситель. Другой папа.
В собственной жизни Спаситель принимал многое, что счел бы немыслимым, проводя семейную терапию. Например, он вряд ли бы посоветовал отчиму позволять называть себя папой.
Он вошел в кабинет, сморщил нос и открыл окно настежь. Увидел Жово, который под дождем брел по улице Мюрлен, приволакивая левую ногу, и вспомнил каторжников давних времен. Они столько лет ходили с пушечным ядром на ноге, что потом, на воле, походка выдавала их прошлое. Он дружески помахал старому пирату, но мыслями был уже далеко. Сара Альбер. Новая пациентка. Они обменялись всего несколькими фразами по телефону, и он понял, что она следит за каждым своим словом. Он ожидал увидеть в приемной взрослую замкнутую женщину, а когда заглянул туда, увидел девочку-подростка: два крысиных хвостика, некрасивые очки, некрасивая одежда, и сама худая и тоже некрасивая.
– Мадемуазель Альбер?
– Да.
– Сара Альбер?
– Да.
– Вы мне звонили, и мы договорились о встрече?
– Да.
Не стоит ждать взрослого, который бы ее сопровождал, она пришла самостоятельно.
В кабинете мадемуазель Альбер села на краешек кресла и на колени положила тяжелую спортивную сумку, словно без груза улетела бы под потолок. Кто ей посоветовал обратиться к психологу? Семейный доктор? Школьная медсестра? Родители? А может быть, подруга? Спаситель заговорил самым мягким, самым обаятельным своим голосом:
– И о чем вы хотели поговорить?
– У меня шум в ушах.
– Шум в ушах?
– Ну да, звуки. Я их слышу, а другие нет.
– Я знаю, что такое шум в ушах. Но мне кажется, вам лучше обратиться к отоларингологу.
– Не помог. Я ходила. Ничего не изменилось. Эти звуки… очень мешают.
Она говорила медленно, словно взвешивала каждое слово, какое собиралась выговорить.
– И что это за звуки?
– Колокола. Звон колоколов.
– Громкий?
– Довольно громкий.