Спасти империю!
Шрифт:
Но ведь только местного жителя с легкостью можно привлечь к суду. А если он пришлый, как Ивановы опричники? Набезобразничал да уехал. Разыскивать его? Попробуй разыщи, когда их ездит всегда не меньше нескольких десятков, а то и сотен. Любой губной староста почтет за лучшее держаться от такой банды подальше. Что же остается? Писать жалобы в Ярославль? Так там предпочитают не поднимать шума и не ссориться лишний раз с опричными из-за каждого побитого и измордованного мужика и изнасилованной девки. А уж ограбленному на большой дороге и пожаловаться некому. Купцов спасали лишь грамоты охранные, подписанные лично Никитой Романовичем. Да и то не всех и не всегда. Ежели бравым опричникам без большого начальства удавалось на промысел выехать да лица еще черными платками повязать, чтобы жалобщик не смог обидчиков опознать, буде решится он ехать в слободу и бить челом самому Никите Романовичу… В таком случае можно и на грамоту охранную наплевать.
Вот так вот выезжает из Александровской слободы опричный отряд с благой целью инспекции какого-нибудь дальнего опричного сельца, а по дороге туда занимается чистой уголовщиной. Когда-то больше, когда-то меньше… От ситуации конкретной зависит. Если попалось по дороге село большое, да мужики в нем, как уже известно опричным, живут злые и отвязные, да губной староста – ухарь, а опричников всего с десяток, то в такое село лучше и не соваться. Но ребята в опричную дружину подобрались лихие, они своего не упустят. Не возьмут здесь – так возьмут в другом месте. Царевич Иван конечно же щедро жалует своих дружинников, но ведь каждая лишняя копеечка… Ведь она только у дурака и разини лишняя. Да и не только в копеечке дело. Ведь надо же молодым парням где-то и развлечься, не все же воинскую лямку тянуть, сидя взаперти в слободе. А поскольку народ в опричной дружине специфический, то и развлечения у них соответствующие. Вот так обычные инспекционные поездки по опричным землям и превратились в набеги на земские территории.
Поездка должна была быть недолгой – день туда и день обратно. Самое оно, чтобы размяться, совершив прогулку под ярко сияющим солнцем по идеально белому, хрустящему на легком морозце снежку. Хоть и не любил Валентин трястись в седле, предпочитая возок верховой езде, но пришлось ему ради этого случая даже изменить свои предпочтения. Впрочем, не только ему одному. Увидев, что в набег с ними отправились представители земства, опричники приуныли. С таким сопровождением особо не разгуляешься, а какой набег без веселья?
Даже царевичу Ивану передалось общее тоскливое настроение. Увеселительная прогулка на глазах превращалась в тяжелую, никому не нужную работу. Иван с Валентином ехали бок о бок в середине колонны. Уже с полчаса царевич молчал, ни разу не поддержав разговор, затеваемый Валентином. И тут вдруг заявил:
– Ты поезжай, Михайла, я попозже тебя нагоню.
Его конь сделал шаг в сторону, сходя с дороги. Валентин оглянулся через плечо назад. Конь царевича стоит обочь дороги, дожидаясь кого-то.
Валентин еще не успел выстроить подходящую версию, объясняющую поведение царевича, как тот вновь нагнал его и пристроился рядом. Был он по-прежнему сосредоточен и угрюм.
– Где на ночевку остановимся, ваше величество? – поинтересовался у него Валентин.
На этот раз Иван ответил уже не столь коротко и односложно, как в предыдущий раз, когда Валентин попытался вовлечь его в беседу.
– В Ростове, в монастыре. Монастырь там большой, и игумен не вредный. И дружину с легкостью на ночлег разместим, и медов монастырских попробуем. Хи-хи… – неожиданно хихикнул Иван, и Валентин с удивлением глянул на него. Уж больно смешок этот был не к месту. – Жаль только, что монастырь не женский. Хи-хи, ха-ха…
И куда только подевались грусть и тоска, совсем недавно терзавшие царевича? Иван вдруг неожиданно стал весел и смешлив. Валентин решил поддержать этот порыв игривости, лишь бы только не молчать.
– Ну, не знаю, ваше величество… Монашки – это на любителя… Во всяком случае, точно не про меня.
Валентин вроде бы и не сказал ничего смешного, но у Ивана его реплика вызвала самый настоящий приступ смеха. «Да он, видно, где-то уже успел изрядно приложиться к походной фляжке, – сообразил Валентин. – И точно! В седле еле сидит». Царевич, до того сидевший на коне как влитой, теперь ерзал задом по седлу то вправо, то влево, того и гляди, во время очередного приступа веселья сверзится под копыта.
– Не-эт, Михайла, не говори… Монашки бывают чудо как хороши!
И вновь приступ веселья, во время которого Иван едва не свалился с лошади. Во всяком случае, так показалось Валентину. Он даже приблизился к царевичу, чтобы в случае нужды успеть придержать его. Ивана же развозило прямо на глазах – чем дальше, тем больше. Валентину уже неоднократно доводилось сиживать с Иваном на пирах и лицезреть пьяного царевича. Чтобы дойти до такой кондиции, выпить ему нужно было немало. От пары глотков из походной фляжки его бы так не развезло.
Теперь уже, чтобы поддерживать разговор с царевичем, Валентину не нужно было даже дежурных реплик подавать. Иван охотно болтал сам с собой, хихикая к месту и не к месту, а присутствия едущего рядом Валентина, казалось, не замечал вовсе. Поводья он отпустил, благо отлично вымуштрованный конь держал свое место в строю и без вмешательства всадника. Один раз Ивана качнуло особенно сильно, и Валентин, страхуя, обхватил его за плечи левой рукой. Голова царевича на какое-то мгновение оказалась рядом с лицом Валентина, но уже в следующую секунду Иван выпрямился и некоторое время после этого старался держаться преувеличенно ровно и прямо.
Ничего удивительного. Обычное поведение для пьяного человека – стараться показаться окружающим менее пьяным, чем он есть на самом деле. Обычное-то обычное, только… От Ивана не пахло алкоголем. «Не может быть! – мысленно воскликнул Валентин. – Этого не может быть здесь, в этом времени!» Только теперь Валентин обратил внимание на его взгляд – остекленевший, отсутствующий, как будто лицо Ивана живет одной жизнью, а его глаза – другой. Сами по себе. Этот взгляд был прекрасно знаком Валентину со времен его бурной курортной юности. Кое-кто из его приятелей тогда свернул на эту кривую дорожку. «Но этого не может быть, потому что не может быть никогда! Иначе об этом вопили бы все историки! В шестнадцатом веке наркомании в Европе не было! Табак появился совсем недавно… Невероятно!»
Теперь уже Валентин, намеренно неловко дернув повод, заставил лошадь сбиться с шага и, утрируя собственную неловкость, качнулся в сторону царевича. Точно. Ошибки быть не могло. Запах алкоголя отсутствовал напрочь.
«Что же это такое? – размышлял Валентин. – Какие-нибудь листья коки, доставленные из Америки? Может быть, но вряд ли. Зачем далеко ходить, когда нашей родимой русской коноплей здесь огромнейшие площади засажены. Kannabis vulgaris – конопля обыкновенная. Она, родимая. Конопли здесь высаживали действительно много. Изготовление веревок и канатов из нее – огромная и процветающая отрасль. Иностранцы весьма охотно приобретали эту продукцию на ярославском торжище. Но Валентин здесь никогда не только не видел, но и не слышал, чтобы кто-то использовал эту широко распространенную техническую культуру не по прямому назначению. Хотя ручаться ни за что нельзя. Может быть, и не конопля это вовсе. Может быть, нашлись какие-то умельцы, которые с маком экспериментируют. Черт их разберет…»