Спасти Париж и умереть
Шрифт:
Мейер зашифровал донесение и отправился к Обергу. Бригаденфюрер был у себя в кабинете.
– Курт, дружище, – приветствовал он Мейера. – Что нового?
– Мне нужно срочно передать донесение в Берлин, – сказал Мейер. – Можно воспользоваться услугами вашей радистки?
– Разумеется, уступлю ее вам, – подмигнул Оберг. – Если ваши потребности не выходят за рамки служебных…
Они спустились в подвал и подошли к кабинету радиосвязи.
– Прошу вас! – произнес Оберг, торжественно распахивая перед Куртом дверь.
Мейер переступил порог и увидел пухленькую девушку, которая вскочила при появлении офицеров. Курт вдруг заметил, что девушка отчаянно покраснела.
– Это Ингрид, наша радистка, – объявил Оберг. – Ингрид, позволь представить тебе штандартенфюрера Курта Мейера. Он совсем недавно приехал из Берлина…
Девушка сделала книксен и хихикнула.
– Очень приятно, господин штандартенфюрер… – произнесла она, поглядывая на Курта глуповатыми кукольными глазами. – Что я могу сделать для вас?
– Но-но, Ингрид, не надо шутить! – Оберг погрозил пальцем. – Господин штандартенфюрер – весьма серьезный человек… – Вдруг бригаденфюрер посмотрел на часы. – Однако прошу прощения, дорогой Курт, мне надо идти, в приемной меня ожидает генерал Данциг… У нас с ним важный разговор, который касается применения транспортных самолетов…
Произнеся эту загадочную, с точки зрения Курта, фразу, бригаденфюрер скрылся за дверью.
Курт остался наедине с девушкой.
– Вот… – протянул он шифровку. – Если вам не трудно…
– Нет, что вы! – с игривой улыбкой произнесла Ингрид. Словно спохватившись, девушка напустила на себя серьезный вид и села за стол. Положив перед собой шифровку, включила рацию и сосредоточенно застучала ключом.
Курт оглянулся. Это был обычный кабинет радиосвязи, в Берлине он видел множество таких. Несколько столов стояли вдоль стен, на столах громоздились приборы. Окна забраны решетками, за окнами мелькали ноги парижан.
Ему вдруг в голову пришла любопытная мысль… Он решил отложить ее реализацию на потом.
Пожалуй, он сможет отправить шифровку отсюда в Москву… Любой здравомыслящий человек назвал бы такой поступок крайне рискованным. Но рассуждения Мейера были упорны: радистка передает сообщение не конкретному адресату, а в эфир. Шифр знает только он. А специалистам пеленгационной службы даже не придет в голову заподозрить неладное, если радиограмму отправит Ингрид, почерк которой известен. То, что радиограмма полетит в свет из здания гестапо, можно будет объяснить необходимостью секретных переговоров между штандартенфюрером Мейером и рейхсфюрером Гиммлером.
Глава 6
На улице Соссэ в камере для заключенных всю мебель составляли две охапки сена, неизвестно каким образом попавшего сюда.
Впрочем, можно было вспомнить, что всего месяц назад в полях под Парижем проходил сенокос. Можно было нафантазировать, что хозяйственная служба, подчиненная оберштурмфюреру Кнохену, проявила чудеса экономии. Ведь оберштурмфюрер Кнохен, как истинный немец, приветствовал бережливость.
На охапке сена, прислонившись спиной к бетонной стене, сидел звонарь Жорж Лерне. Глаза его были полузакрыты, чуть подрагивавшие руки лежали на раскинутых коленях. Лерне приходил в себя после многочасового допроса. Впрочем, на душе было спокойно – он никого не выдал. К тому же из слов напарников-эсэсовцев, проводивших допрос, он понял, что у немецкой секретной полиции против него ничего нет. Неужели авторитет церкви сделал свое дело?
Мало-помалу на губах звонаря появилась улыбка – сначала слабая, она стала шире, и вот Лерне, постанывая и сотрясаясь всем телом, захохотал… Он смеялся дико, по-сумасшедшему, удивляясь собственной стойкости, которую проявил на допросе, потому что совсем недавно считал себя конченым человеком и вот внезапно понял, что силы вернулись к нему.
А ведь раньше сил не было. В сороковом году под нацистскими бомбами погибла его семья, и Жорж потерял смысл жизни. Чтобы как-то продержаться, он пошел служить в церковь.
Хохот перестал мучить так же внезапно, как начался. Жорж спокойно посмотрел вокруг. Камера, бетонные стены, лампочка под потолком, маленькое окно. Железная дверь. Все было как всегда, и все-таки… мир налился яркими красками.
Вдруг Жорж Лерне заметил, что «глазок» в железной двери, напротив которой он сидел, открыт. Кто-то наблюдал за ним из коридора.
Лязгнул замок, дверь со скрипом повернулась на петлях. Звонарь увидел человека, избитого много больше, чем был избит сам звонарь, в тряпье, которое когда-то было одеждой, вернее, военным обмундированием; человека, окровавленного, которого втолкнули в камеру так сильно, что он пролетел несколько метров и грохнулся на пол рядом со звонарем.
– Принимай напарника! – весело произнес надзиратель и захлопнул дверь.
Словно пасть чудовища поглотила еще одну жертву.
Жорж склонился над незнакомцем. Лицо мужчины представляло маску из грязи и крови. Над левой бровью белел шрам в виде буквы «С».
– Друг, что с тобой сделали, – прошептал звонарь.
Он принялся хлопотать. Человек слабо дышал, других признаков жизни не было. Жорж перетащил несчастного на сено, выпрямил ему руки и ноги. Губы мужчины приоткрылись, и незнакомец произнес несколько слов – явно не по-французски.
Звонарь прислушался.
– Суки… – прошептал по-русски человек, которого бросили в камеру. – Они мне за все заплатят…
Звонарь знал несколько русских слов, общался с русскими эмигрантами. Все они приехали в Париж после русской революции и Гражданской войны. Итак, перед ним был русский. Чем ему можно было помочь? Звонарь попытался протереть несчастному лицо. Мужчина застонал, оттолкнул руку Жоржа.
– Спасибо, – глаза избитого открылись. – Спасибо, товарищ… Ничего, прорвемся… – Незнакомец произнес эти фразы шепотом, по-французски, но с русским акцентом.