Спасти «Скифа»
Шрифт:
– По вашему тону, Илья Васильевич, я уже догадался: с кандидатурами тех, кто уйдет спасать Скифа, вы уже определились. Даже готовы назвать их поименно. Что-то еще нужно?
– Так точно, товарищ командующий, – начальник разведки расстегнул нагрудный карман, вытащил сложенный вчетверо лист бумаги, протянул Ватутину. – Это – рапорт на имя начальника особого отдела фронта. Двое из тех, кого я хочу сегодня же отправить за линию фронта, находятся под арестом и будут доставлены в особый отдел после того, как я этот рапорт подпишу.
Командующий недовольно нахмурился.
– Что у вас там происходит,
– На этот раз все может быть гораздо хуже, Николай Федорович.
Ватутин пробежал глазами рапорт.
– Нападение на офицера, – жестко сказал он, сложив документ вдвое. – Пускай младшего по званию, но оперуполномоченный особого отдела выполнял свои обязанности. Потом, товарищ генерал, вы же понимаете… В общем, сын врага народа получил возможность ходить в тылы противника… Сами же понимаете: в лучшем случае трибунал и штрафбат обоим, в худшем – одного расстреляют по законам военного времени.
– Тот, у кого казнили отца, – коренной харьковчанин, – начальник разведки смотрел теперь прямо в глаза командующему. – А тот, который дал по морде молокососу-особисту…
Ватутин жестом остановил Виноградова.
– Не надо меня агитировать, Илья Васильевич, – он сложил рапорт вчетверо и положил в свой нагрудный карман. – При других обстоятельствах я не счел бы нужным вмешиваться. Это – война, и если хочешь жить, надо быть осторожным. Но в данном случае я полагаюсь на вас, а вы, в свою очередь, ручаетесь за своих подопечных. Езжайте в полк, освобождайте арестантов. Соответствующий приказ я подготовлю. Только этого, – командующий похлопал себя по карману, сложенная бумага хрустнула под ладонью, – никто не отменял. Пока рапорт побудет у меня. Выполнят задание – там решим. Пускай вернутся сперва…
6
С появлением начальника гестапо следователь, а вместе с ним – мобилизованный переводчик, обиженный советской властью учитель немецкого языка, поднялись со своих мест.
Гауптштурмфюрер Хойке уже не раз наблюдал эту картину и снова отметил: следователь, немец, поднимается без чинопочитания, исключительно соблюдая субординацию. Переводчик же вскакивает, как медведь, всем своим видом демонстрируя преданность, словно старается показать себя нужным и важным своим новым хозяевам. Хойке понимал причину такого поведения, знал историю переводчика, его ведь как следует проверили. Когда Харьков пал впервые, в сентябре 1941 года, этот человек сам явился в комендатуру. Он, как оказалось, просто не успел уйти с теми, кто в спешном порядке бежал из города. И вот пытался найти хоть какую-то работу.
Тогда на месте Гюнтера Хойке работал другой офицер, он и составил любопытный документ, который переводчик показал в марте нынешнего года, когда город пал вторично, уже самому Хойке. Как переводчику удалось уговорить его предшественника написать что-то вроде служебной характеристики, гауптштурмфюрер понятия не имел. С таким подходом он вообще сталкивался впервые: документ датирован декабрем, вернее – последним днем уходящего 1942 года, почерк предыдущего начальника гестапо был заметно нетвердым. Вероятнее всего, переводчик подсунул шефу чистый лист во время новогоднего празднования. Однако бумага даже в таком виде была действительной: не только подпись, но даже печать не вызывали сомнений.
Откуда переводчик мог знать, что такая бумажка ему понадобится, Хойке до сих пор не мог понять. Зато он знал точно: когда Красная армия стремительным ударом отбила Харьков, этот человек не успел уйти со своими новыми немецкими хозяевами. Хорошо представляя себе свою участь, он спрятался в подвале одного из взорванных еще в сорок первом зданий, где и просидел, как крыса, больше двух месяцев, выбираясь на воздух только по ночам и питаясь неизвестно чем. Все это время переводчик бережно хранил на груди составленный начальником гестапо документ, хотя прекрасно понимал: за такую бумажку коммунисты его даже судить не станут – расстреляют на месте.
Кроме следователя и переводчика в маленьком кабинете находились двое солдат и тот самый старик, схваченный утром фельджандармами. Он при всем желании не смог бы подняться: лежал на деревянном полу щекой в лужице собственной крови. Хойке вопросительно взглянул на солдат, один из них тут же пнул старика носком сапога в живот, другой окатил водой из жестяного ведра. Старик очнулся, застонал, перевернулся на спину, увидел возвышающегося над ним старшего офицера, протянул к нему руку, попытался что-то сказать. Но лишь выдавил из себя звук, похожий на детский плач.
Хойке вздохнул.
– Что тут у нас, Швабб? – спросил следователя, заранее зная ответ.
– Молчит, – ожидаемо отрапортовал следователь, тут же поправился: – То есть говорит, конечно…
– Ничего не знает?
– Именно так, герр гауптштурмфюрер!
Хойке покосился на переводчика, в отличие от следователя оставшегося на ногах. Жестом велел ему выйти, то же самое приказал солдатам, а когда за ними закрылась дверь, прошелся по кабинету, переступив при этом через мокрого стонущего старика.
– Ничего он не знает. В этом, Швабб, можете не сомневаться.
– Я уже понял, герр гауптштурмфюрер.
– Плохо.
– Что плохо?
– Все плохо, Швабб. Все.
Жалости или чего-то похожего к задержанному русскому старику начальник гестапо не испытывал. Сам Хойке пользовался репутацией полицейского, для которого наиболее действенным методом расследования является страх. Давая команду брать в разработку очередного подозреваемого, он сразу велел применять третью степень устрашения, независимо от того, чего хочет добиться в результате. Вопросы в подобных ситуациях вообще можно не задавать: если арестованный выдерживал первый натиск, он либо крепкий орешек, и тогда Хойке самому становилось интересно, либо – случайный человек, ошибка в объекте, невиновный.
Впрочем, невиновный – не то слово, которое устраивало начальника харьковского гестапо. Виновны все. Только каждый – в своем, степень вины разная, так что здесь скорее подходило другое слово – непричастный именно к тому делу, по которому арестован.
Вчера, работая с пойманным радистом, Хойке лишний раз доказал себе и остальным действенность собственных методов.
– Давайте еще раз, Швабб. Как этот тип оказался рядом с партизаном?
– Если русский, бросивший гранату, – партизан…