Спец
Шрифт:
Виталий задумался. Действительно, сознание того, что они оба любят друг друга и не могут быть вместе, угнетало очень сильно. Очень — это еще мягко говоря. Если бы он не испытывал к ней таких чувств… Но убить в себе это он не мог, а вот если… И тут он вдруг подумал, что, если бы она его не любила и не тянулась к нему, ему гораздо легче было бы пережить это все. Время, как известно, лечит все душевные раны.
— Это что же нужно сделать такое, чтобы тебя сразу разлюбили? — спросил он у матери.
— Это не проблема. Сложнее сделать, чтобы тебя полюбили, а чтобы разлюбить — это так просто. Сделай какую-нибудь гадость, а от любви до ненависти — один шаг.
— Какую?
— Думай, Виталий. Голова же у тебя есть на плечах, — говорила мать, глядя ему в глаза. — Так будет лучше для всех. А ты со временем забудешь ее.
Виталий задумался, мысль, высказанная матерью, вероятно, была правильна, нужно сделать гадость. Но какую?
И тут он вспомнил давний их разговор, еще тогда ранним летом. Они сидели в машине в прекрасном расположении духа и разговаривали, так, ни о чем.
Он поправлял выбившийся, непокорный локон на виске, а она вдруг спросила его:
— А что если вдруг Олег узнает о нас с тобой?
— Да не бойся, он тебя даже пальцем не тронет, — ответил он ей тогда, улыбаясь, — он вообще от тебя никуда не денется, даже если у тебя будет десяток таких, как я.
Услышав про десяток таких, как он, она рассмеялась и прижалась к нему.
«Где ж их взять целый десяток. Такой только один!»
— Да ну, прям! — сказала она, смеясь.
— Я тебе говорю! — с притворной серьезностью сказал ей тогда Виталий.
Он в шутку щелкнул ногтем большого пальца о верхний зуб и сказал:
— Зуб даю!
И они смеялись тогда легко и задорно, прижимаясь головами друг к другу.
— А если я тебе изменю, что ты будешь делать? — почти серьезно спросила Ирина.
— Я порву тебя как промокашку! — ответил он, прижав ее голову к своей груди и счастливо рассмеялся.
Он просто не допускал такой возможности. А она вдруг подняла на него уже не смеющиеся глаза и тихо, но совершенно серьезно сказала:
— Я тебе тоже никогда не прощу измены.
И вспомнив ту серьезность, с какой она это ему тогда сказала, он посмотрел на мать и спросил:
— Может мне изменить ей?
Мать посмотрела на него и едва сдержала улыбку:
«Какой же он, в сущности, еще мальчишка. Ну, что такое для любящей женщины мужская измена?»
— Нет, Виталик. Если она любит — измену простит… Здесь нужно какое-то… — мать на секунду задумалась, — предательство, что ли…
«Она права», — подумал Виталий и, задумавшись, вышел из квартиры и спустился на улицу. Вдохнув свежего, морозного воздуха, он сел за руль и уже хотел завести двигатель, как в голову ему пришла мысль. Он придумал такую жестокую подлость по отношению к Ирине, которая будет и выглядеть правдоподобно, и убьет ее любовь даже не со временем, а сразу. Сразу в ней проснется та ненависть, до которой, как сказала мать, от любви один шаг. Это было и предательство, и подлость одновременно.
«И как мне только такое могло прийти в голову?» — удивился он.
На такое надо было еще решиться, он хорошо представлял, какую боль это принесет любимой. Но это был, наверное, единственный выход, такого не простит ни одна женщина.
«Представляю, какой сволочью я буду выглядеть в ее глазах», — думал он, доставая телефон и набирая номер Олега.
Это надо было сделать сейчас, не откладывая, пока не передумал. А что Олег согласится на его предложение, он нисколько не сомневался, он даже будет этому рад.
Виталий поднес телефон к уху.
— Узнал? Разговор есть… Подъедь в то же кафе, где мы были в прошлый раз… Сейчас.
Без трех минут пять Виталий вошел в подъезд, где жили Олег и Ирина. Он медленно и тяжело поднимался по лестнице. Ноги были будто свинцовые, каждый шаг давался с трудом и отнюдь не физическим. Второй этаж… третий… вот эта дверь.
Виталий остановился перед дверью, собираясь с силами. Перевел дух, несколько раз глубоко вздохнул, повертел головой, словно разминая мышцы.
«Господи! Дай мне силы!»
Решиться на это было легко одному или с Олегом, но там… там будет она, он увидит ее глаза… И как он тогда себя поведет, одному Богу известно, а может быть, даже и ему неизвестно. Но он должен был это сделать, ради нее, ради себя.
— Да нет, Олег, — говорил Виталий сидящему напротив мужу Ирины, — ты не понял. Ты же видишь, что она любит меня? Ты не можешь этого не видеть. С этим не сможет жить ни она, ни ты, ни я.
Виталий четко расставлял слова, пытаясь втолковать Олегу очевидное.
— А то, что я предлагаю тебе, убьет ее любовь. И тогда она действительно меня забудет. Помучатся, конечно, попереживает немного, но скоро она перестанет обращать на меня свое внимание… И я, естественно, со временем остыну, и тогда все встанет на свои места… И у меня… и у вас…
Олег все время разговора смотрел на Виталия, слушал его и напряженно думал, ища тайный подвох в его предложении. Но как не силился, не находил. С какой бы стороны он не смотрел на это, везде получалось, что он — Олег, в выигрыше. Неужто Банин действительно решил ему помочь? В это, конечно, не верилось совсем, скорее всего бандит слегка тронулся умом от всего этого, во всяком случае, других объяснений Олег не находил. Как бы там ни было, предложение это стоило принять, пока Бандера не пришел в себя и не передумал.
— Ну хорошо! Давай! Меня это, скажем так, тоже устраивает, лишь бы ты смог сыграть нормально.
— Не переживай… Я — сыграю! — ответил ему Виталий уверенным тоном, хотя сам был далеко не так в себе уверен.
— Только у меня такое предложение, — сказал Олег, — давай я скажу, что здесь не пять, а десять. Тебе-то все равно, да и ей тоже. А для меня, скажем так, намного лучше.
— Нет, Олег, — отрезал Виталий, — пять! Я знаю, что делаю, и поверь мне, так будет действительно лучше. Будет результат.