Спецкоманда №97
Шрифт:
Вообще, он подметил, что настроение у генерала паршивое, аховое, можно сказать. И связано оно в первую очередь с ворошиловским стрелком Тульчинским. Надо же, ухлопал трех его телохранителей. «Молодец, Володя! И дальше держи хвост пистолетом».
Артемову Тульчинский чем-то напомнил агента, которого ему порекомендовали для одного весьма щекотливого дела. Этот агент всегда носил «дипломат», в котором лежали: трусы, майка, зубная щетка, пачка денег, бутылка «Амаретто» и шестизарядный револьвер с глушителем. Другой тяжестью он себя никогда не обременял.
Артемов неожиданно подмигнул мичману, которому «не позавидуешь». С минуты на минуту сорвется на свои занятия. Расписание на базе пока никто не переделал. Не важно, кто приехал, замглавы или сам глава. Из Кремля или из кремль-брюля.
— Как там жена лейтенанта Болтянского? — справился Михаил Васильевич. — Не родила еще?
— Нет.
— Откуда такая уверенность?
— Вы Болтянского не знаете.
— А-а... Вот в чем дело. — Полковник снова подмигнул. — Кажется, я понял. Лейтенант расстарался минимум на тройню, да?
— Нет. Он пьяный придет. Лично я знаю, где прятаться.
Вот так. Хоть стой, хоть падай.
— Ты говорил, у тебя дело ко мне.
— Да, — ответил Юрмин. — Сергей Климов только что вышел на связь.
Артемов потянул мичмана за рукав в кабинет замполита. Закрыв дверь, кивком разрешил продолжить.
— Он на пути в базу. На борту лодки раненый. Затребовал «Скорую» на старый пирс.
— Все? Он ничего не уточнил — кто ранен, сколько человек на борту?
— Никак нет.
— Коротко. — «На борту раненый, — соображал полковник. — Значит, все-таки что-то произошло в полевом лагере». Отчего-то он понадеялся, что раненый — капитан Колчин.
Вчера поздно вечером между полковником и начальником военно-морской «ремеслухи» состоялся разговор. Оказывается, Паникян не мог дождаться, когда наконец-то распрощается со штатной единицей психолога. К Олегу Колчину, как к офицеру, у него претензий не нашлось. Вообще же предпочитал «скрытого» психолога; подробно развернул эту тему. Артемов не мог не согласиться с начбазы. И не один он такой. Многие командиры подразделений недовольны широко развернутой в войсках «психологической» программой Минобороны.
— Доложишь мне, когда появится Сергей Климов, — распорядился Артемов.
— Не знаю, смогу ли. — Юрмин посмотрел на часы. — У меня через пять минут занятия с третьим экипажем.
— Все равно пошли кого-нибудь на старый пирс.
— Егорова подойдет? Ей так и так туда шлепать.
— Егорова? Да, — одобрил Артемов. — Отлично. Она свой человек. Погоди, Сергей, — остановил он мичмана. — До выхода сержанта Климова в эфир с ним не связывались? Не получал ли он каких-нибудь распоряжений?
— Нет.
Откуда такая очередная уверенность, полковник спрашивать не стал. Теперь ему необходимо держаться поближе к Паршину, не спускать с него глаз. Что бы ни произошло в лагере, ему ничего не поправить. Его поезд ушел. Возможно, машинистом был сержант Климов, а контролером — капитан Колчин.
Артемов подумал о том, что операция не просто затянулась. Она петляла, как бесконечная тропинка в лесу. Никогда не угадаешь, что ждет за следующим поворотом. Но надежда, что за ним откроется правительственная трасса, все же была.
Он не представлял, как можно бросить все, но и не знал, как закончить. Полковник часто сталкивался с подобными делами, когда просчитать все до конца было невозможно. Так и шел, шаг за шагом, поворот за поворотом, открывая что-то новое.
Это же дело было, по сути, простым. Ну, не таким сложным. Просто на определенном этапе вышел на тропу «человеческий фактор». Напугал, конечно, своим видом. Оставил свои метки и пустился в самую чащобу: догоняйте меня.
Собранные материалы не пропадут, пригодятся когда-нибудь. Но хотелось сразу, разгоряченному и по горячему следу. И хорошо бы не очень кровавому. Совсем без крови не обойтись. Факт установленный.
Юрмин зашел в санчасть и первым делом увидел Ирину Колчину. Как всегда, в белом халате и неизменной безрукавке. И бледнее обычного. Она кинулась к нему.
— Сережа!...
— Некогда, — отстранился мичман. Он вошел в кабинет военврача и поторопил Егорову: — Давай быстрее, Елена Никитична. «Уазик» стоит у дверей.
— Второй экипаж, — сокрушалась Егорова, проверяя медицинский саквояж. — Поверить не могу. Вроде бы ничего не забыла.
Мичман помог медикам сесть в машину и закрыл дверцу. Проводив «уазик» взглядом, выругался. Он забыл о поручении Артемова.
Когда Сергей Климов демобилизовался, друзья впрямую справились: «Сколько духов завалил?» И — ждали ЦИФР. Кто-то завышал, наверное, а кто не убивал, тот придумывал их. Не все, конечно, но многие. Кто-то стыдился, кто-то гордился, кто-то оставался равнодушным. По трехбалльной шкале — страшно, очень страшно, чудовищно.
Давно это было. И шкала чужая — она у каждого своя. Серега в тот раз промолчал.
А вот сейчас отчего-то вспомнил об этом. Может, потому, что «наработал» на балл выше. Казалось, он ни о чем не жалел. А если бы жалел? Правильно ли было поймать себя на странной и глупой, не поддающейся объяснению мысли: все что угодно отдал бы за то, чтобы «обменять» «своих» на «чужих», перенести смертельный поединок в проклятые чеченские горы, освободить разум «от всего лишнего», действовать не с легким сердцем, а с пустым, необитаемым?
Нет, так он не думал. Но согласился бы на то, чтобы собрать вокруг себя толпу; по левую руку расставить тех, кто считает его вменяемым, с другой стороны — тех, кто видит в нем невменяемого. Удивиться абсолютному равенству и поставить себе диагноз: нормален. Абсолютно нормален. Вот и весь референдум. Не хватает лишь одного голоса «за» или «против», чтобы перевесить чашу в ту или другую сторону.
Глупо все это, размыто, нереально. Словно один на один со стаканом и собственными мыслями.