Спецназ обиды не прощает
Шрифт:
Прокурор? Прокурора меняют на какие-то чемоданы? Клейн говорил, что прокурора должны были поменять на чеченца. Похоже, размен получается многоступенчатым. Но пусть это сделают без меня, решил Зубов, а моя задача — выдернуть Графа.
Он услышал скрип двери и принялся неистово тереть тряпкой стену. Наклонившись за шлангом, он оглянулся и увидел, что по мраморным ступеням спускается белобрысый. За ним высились двое улыбающихся даунов в синих халатах и резиновых перчатках.
— Хорош тебе марафет наводить, — сказал белобрысый, брезгливо перешагивая через лужицы. — Не за это тебе деньги платят. Иди, забери железо, сейчас поедем на базу. Так, начинайте упаковывать, чего ждете?
Зубов попытался развязать тесемки фартука, но они намокли и не поддавались. Белобрысый подошел к нему, щелкнул ножом и разрезал тесемки.
— Хороший ножик, — заметил Зубов, стряхивая бахилы.
— Ножик что надо, — мрачно сказал белобрысый и с трудом втянул длинное лезвие обратно в рукоять. — Засадить бы его кое-кому промеж лопаток. У тебя сумка есть? Да откуда у тебя сумка… Иди в кладовую к Чингизу, прямо по коридору, выберешь там что-нибудь подходящее.
— Для чего подходящее?
— Для стволов, бля, подходящее! — рявкнул белобрысый. — Сам людей перебил, сам их стволы таскай!
В кладовой на стеллажах было разложено какое-то тряпье. Зубов не сразу понял, что это одежда невостребованных покойников. Бросились в глаза голубые джинсы в бурых пятнах крови. К джинсам были прикручены проводом лакированные туфли с квадратным носом и черная заскорузлая сорочка, и желтела картонная бирка с какими-то цифрами.
Вся одежда на стеллажах была связана в комплекты. Где проволокой, где бечевкой увязывались костюмы, рубашки, брюки… И в беспорядочном ворохе одежды желтели картонные бирки.
Сумки валялись грудой на полу. Челночные баулы, рюкзаки, спортивные «колбасы». Бирок на них не было.
Он нашел подходящую сумку не так быстро, как можно было ожидать. Потому что в углу кладовой рядом с тумбочкой и раковиной обнаружился стол с телефоном. Зубов набрал аварийный номер и попросил кого-нибудь, кто знает Гасанова. Гасанова знали все. И куда он ушел, тоже знали. В адрес выезжал наряд, но никого не обнаружил. Зубов назвал другой адрес. «Ахундовская дача? Шутки шутим, да?» Он не успел ничего объяснить и бросил трубку, потому что за стеллажами раздались шаркающие шаги.
Старый Чингиз одобрительно кивнул, увидев, как Зубов смоченным полотенцем вычищает запыленную сумку над раковиной.
— Культурный человек, сразу видно. Я тебя раньше не видел с этими аферистами. В командировку приехал? Не хочешь задержаться?
— Там видно будет…
— Это ты кричал «Аллах акбар»?
— Я.
— Мусульманин?
— Иногда.
— Э, на меня не смотри. Мне все равно, какой у тебя Бог, русский или мусульманский, — сказал Чингиз, присаживаясь на край стола и доставая сигареты. — Кури. Говорят, Бог для всех один. Не знаю. Люди очень разные. Наверно, все-таки у русских немножко другой Бог. Типа Брежнева. А у мусульман типа Сталина. Ничего, мне семьдесят лет, скоро я сам все узнаю.
— Подходящая тема для такой обстановки, — сказал Зубов, наклоняясь к поднесенной зажигалке. — Ого, вот это табачок.
— Алжир, — сказал польщенный старик. — Переходи ко мне. Бросай своих аферистов. Что ты забыл в России? Климат ужасный, дороги разбитые, кругом беспредел…
— Одну минутку, — сказал Зубов. — Чингиз Тимурович, я вас вижу первый раз в жизни, вы меня тоже. Вы даже не знаете, кто я, как меня зовут, что я умею делать…
— Чтобы узнать вино, не надо пить бочку, один глоток достаточно, — усмехнулся старик.
Зубов вспомнил, что собирался уходить на дно. Похоже, что это уже произошло. Еще один шаг, и он окажется на такой глубине, где его не найдет никакая «Мурена». Изменится ли при этом его жизнь? Ненамного. За последние годы он привык служить хозяину. Смена хозяина вряд ли изменит его жизнь.
А как же Марина?
А как же Ромка?
— Я подумаю, — сказал он.
— Ты где застрял, что копаешься! — белобрысый ворвался в кладовую, но увидев Чингиза, сменил тональность. — Рамазан, ехать надо. Кури, кури, я тебя в автобусе подожду.
— Был у меня знакомый, — сказал Чингиз, когда русский исчез. — Тоже Рамазан. Рамиз по-нашему. Как сын родной был мне. Цирроз печени. Сгорел за два месяца. Ты не пьешь, Рамазан?
— Могу не пить, — сказал Зубов.
— Ай молодец, сынок, — засмеялся Чингиз. — Жена, дети есть?
— Нет.
— Конечно, нет, — кивнул Чингиз. — У тебя никого нет. Эти аферисты специально ищут таких ребят, как ты. У них в каждом городе такие ребята есть. Когда надо, собирают на дело, используют, потом все разбегаются.
— Удобная система, — сказал Зубов.
— Моя система лучше. У меня ты не будешь как шакал бегать. Будешь как человек жить. Никакой контрак-монтрак не надо. Просто живи в моем доме, немножко помогай, немножко охраняй. Когда я поеду, поедешь со мной. Ты русский?
— Да.
— У меня в доме все по-русски говорят. Тебя никто обижать не будет. Женщину хорошую тебе дам. Хочешь, русскую, хочешь, армянку, какую хочешь. Сейчас ничего не говори. Думай, завтра скажешь. А эти аферисты тебя используют, потом выкинут, как мусор. Я их знаю. Это не люди.
— Почему?
— Потому что люди свою нацию уважают. Других тоже уважают, но своя нация на первом месте. А эти аферисты от своей нации отказались. Вот ты — нормальный человек. Я тоже нормальный человек. Ты русский, я азербайджанец. А Миша этот, Шалаков, белая голова, он не русский и не азербайджанец. Он знаешь кто? Туран.
— Я про таких и не слышал, — сказал Зубов.
— Правильно делал, что не слышал, — сказал Чингиз. — Такой нации нет. Это типа партийная организация. Они знаешь, что придумали? У кого в языке тюркские слова есть, это все туранцы.