Спецслужбы Белого движения. 1918—1922. Разведка
Шрифт:
Разумеется, должности военных агентов занимали генштабисты: в Сербии — генерал-лейтенант В.А. Артамонов, в Швейцарии — генерал-лейтенант С.А. Головань, в Италии — полковник князь A.M. Волконский, в Швеции, Дании и Норвегии — полковник Д.Л. Кандауров, в Берлине — полковник А.А. фон Лампе, в Греции — полковник В.Н. Поляков{382}.
Напротив фамилии вышеупомянутого полковника В.Д. Хартулари стоит запись: «Прикомандирован] к о[тделу] генкварглав[а] (в секр[етной] командировке]»{383}. По всей видимости, в штабе Русской армии не знали о гибели разведчика в апреле 1920 года.
Список свидетельствует о том, что к концу Гражданской войны руководящее звено белогвардейской разведки на Юге России отчасти удалось укомплектовать офицерами Генерального штаба, что соответствовало существовавшему сначала в царской, а затем и в белой армии подходу — руководить разведорганом должен генштабист.
К сожалению, немногочисленные источники не дают полного
Контрразведывательные органы на Юге России создавались на основе «Временного положения о контрразведывательной службе на ТВД» от 17 июля 1917 года. Над этим документом специалисты работали в апреле, когда шли гонения на офицеров Отдельного корпуса жандармов, в том числе и контрразведчиков, и поэтому он отражал в себе дух того времени. Комиссия под председательством генерал-квартирмейстера Главного управления Генштаба генерал-майора Н.М. Потапова, действуя в русле политики Временного правительства, предложила начальников контрразведывательных органов и их помощников назначать из числа офицеров Генштаба или офицеров, имевших юридическое образование. Лица, служившие ранее в охранке или жандармерии, не могли быть назначены даже чинами для поручений и наблюдательными агентами{384}. Данной позиции придерживался и генерал-лейтенант А.И. Деникин.
«Мне было сказано, что главком не может согласиться на прием меня в Добрармию, так как этому мешает “совокупность прежней моей службы по политическому розыску”, то есть при царском режиме и за последнее время в Киеве и Одессе», — писал бывший начальник Петроградского охранного отделения генерал-майор К.И. Глобачев{385}. Позже он получил назначение на должность начальника КРО штаба командующего войсками Новороссийской области и пробыл в ней не более 10 дней. В марте 1920 года генерал возглавил Ялтинский паспортный пропускной пункт, а в мае принял пункт в Константинополе{386}.
Бывший руководитель Особого отдела и экс-директор Департамента полиции МВД генерал Е.К. Климович также не получил должности в штабе Добровольческой армии. И лишь с назначением генерал-лейтенанта П.Н. Врангеля главнокомандующим Русской армии он возглавил особый отдел штаба{387}.
Различные источники свидетельствуют о том, что и другие офицеры Отдельного корпуса жандармов, оказавшись в Добровольческой армии, также не получили назначение в контрразведывательные органы. Как видим, политическое недоверие к представителям дореволюционных органов безопасности одинаково проявляли не только красные, но и белые. «Эффект, порожденный компанией дискредитации политической полиции в период нахождения у власти Временного правительства, продолжал действовать, настолько мощная волна недоверия зародилась тогда даже в умах военных, — объясняет ситуацию историк А.А. Зданович. — Единичные случаи зачисления в Добровольческую армию жандармов, конечно, были, но они, в основном, служили не по своей специальности»{388}.
На наш взгляд, не последнюю роль в отторжении жандармов командованием Белого Юга сыграло неоднозначное и противоречивое отношение русского общества к органам государственной безопасности в дореволюционном прошлом. Значительная часть граждан империи относились к ним либо безразлично, либо как к необходимой детали государственного механизма. В то же время либерально настроенная интеллигенция видела в жандармах неких монстров-шпиков, достойных лишь презрения, «…голубой мундир, ото всех других военных своим цветом отличный, — писал в XIX веке современник А.С. Пушкина, русский мемуарист Ф.Ф. Вигель, — был как бы одеждой доносчиков, производил отвращение даже тех, кои решились его надевать»{389}. «Бенкендорф образовал целую инквизиционную армию наподобие тайного общества полицейских масонов, которое от Риги до Нерчинска имело своих братьев-шпионов и сыщиков», — писал в Лондоне А.И. Герцен о шефе жандармов и начальнике III отделения Собственной Его Величества канцелярии. Между тем А.Х. Бенкендорф, по свидетельству современников, сам презирал «доносчиков-любителей, зная очень хорошо, что в руках подлецов донос часто бывает орудием мести»{390}, и им противодействовал. Любопытный факт: с 1827 по 1846 год за ложные доносы в Сибирь было сослано 358 человек{391}. Но либералы не утруждали себя установлением истины. Когда дворяне и разночинцы стали расшатывать государственные устои своим участием в различных антиправительственных организациях, тогда они, «как всякие интеллигентные люди», считали правилом хорошего тона презирать жандармов и формировать о них негативное мнение в обществе. Отчасти «интеллигентные люди» в этом преуспели — «благородные» семейства считали для себя неприемлемым отдавать своих дочерей замуж за жандармов, «…многие
Истории известны многие факты негативного отношения к представителям ОКЖ и со стороны армейских чинов. Так, глава одного благополучного семейства в генеральских погонах противился выдаче замуж дочери за жандармского офицера. Некоторым господам армейским офицерам портил настроение сам факт присутствия жандармов в «благородном обществе»{393}, чей социальный облик виделся им несовместимым с людьми из «порядочной компании». По свидетельству подполковника царской армии и Маршала Советского Союза Б.М. Шапошникова, когда армейский офицер переходил на службу в отдельный корпус жандармов, «товарищеских проводов часть не устраивала, а затем с ним вообще прекращались всякие отношения»{394}.
Причина негативного отношения армейцев к жандармам отчасти кроется в подконтрольности и, как следствие, зависимости вооруженных сил от органов безопасности.
Армия доказала свою верность Отечеству, чего нельзя сказать о ее лояльности к власти. На протяжении столетия (1725—1825) гвардия являлась активной участницей «дворцовых переворотов», свергая с престола одних самодержцев и возводя на трон других. После того как офицеры-декабристы совершили неудачную попытку военного переворота, угрожавшего уже самому институту монархии, над армией был установлен политический контроль силами органов безопасности. Такая мера оказалась не лишней. В начале 1880-х годов правоохранительными органами была ликвидирована военно-революционная организация «Народная воля», членами которой состояло свыше 400 офицеров армии и флота. По мнению историков А. Колпакиди и А. Севера, если бы военно-революционная организация существовала независимо от «Народной воли», то Третьему отделению потребовалось бы приложить большие усилия для ее вскрытия, т.к. «встретило бы серьезное сопротивление со стороны офицерского корпуса. Недолюбливали… жандармов в Вооруженных силах Российской империи»{395}. С исследователями в этом вопросе следует согласиться: тесные товарищеские отношения внутри офицерских коллективов были серьезным препятствием для проникновения в их среду жандармов, чей социальный облик виделся ими несовместимым с людьми из «порядочной компании».
В период революции 1905—1907 годов правительству удалось подавить революционное движение силами армии благодаря лояльности к власти офицерского корпуса. Однако участие воинских частей в полицейских акциях, осуществление политического контроля над военнослужащими вызвало негативное отношение со стороны армейского генералитета и офицерства к сотрудникам «охранки» и ОКЖ{396}.
«После японской войны и первой революции, невзирая на выяснившуюся лояльность офицерского корпуса, он был, тем не менее, взят под особый надзор сыскных органов, и командирам полков периодически присылались весьма секретные “черные списки” “неблагонадежных” офицеров, для которых закрывалась дорога к повышению, — писал генерал А.И. Деникин. — Трагизм этих списков заключался в том, что оспаривать обвинение было почти безнадежно, а производить свое негласное расследование не разрешалось». Будучи перед войной командиром Ар-хангелогородского полка, ему «лично пришлось вести длительную борьбу со штабом Киевского округа по поводу назначения двух отличных офицеров — командиром роты и начальником пулеметной команды. Явная несправедливость их обхода подорвала бы их военную карьеру и веру в себя, да и лета бы тяжелым бременем на мою совесть, а объяснить неудостоенным, в чем дело, — нельзя было. С большим трудом удалось отстоять этих офицеров.
Через два года оба они пали смертью храбрых в боях Первой мировой войны»{397}.
У жандармов была иная точка зрения на проблему. Они не без оснований считали, что военные тоже были не без греха. Ценные на этот счет наблюдения оставил жандармский офицер П.П. Заварзин, рассказав читателям, почему большинство командиров всех рангов индифферентно реагировали на раскрываемые органами безопасности факты неблагополучия в частях, революционной пропаганды, тайных организаций с участием военных. «Психология же некоторых генералов того времени была несложна и у большинства из них совершенно одинакова: “Никакой политики нет и не должно быть, а если на нее указывают шпионы и жандармы, то они врут или сами вносят разврат в солдатскую среду”». Таким образом, командование пыталось препятствовать выносу сора из избы. «Если же дело явно выходило наружу, то командир части считался не соответствующим своему назначению», — заключает П.П. Заварзин{398}. С жандармом согласился и армейский генерал А.С. Лукомский: «В нашей армии с незапамятных времен вплоть до катастрофической революции 1917 года неправильное понимание “чести полка”, “чести мундира заставляло культивировать принцип не сметь выносить сор из избы»{399}.