Спин
Шрифт:
Давно почившее «Новое царство» казалось теперь одновременно пророческим и бесконечно старомодным. Его робкое восстание против традиционных церквей казалось мелкой сыпью в сравнении с вулканическими фурункулами сменивших его движений. Вместо прежних сообществ неупорядоченных половых сношений, ханжески прикрывавшихся священными хоругвями, возникли вызывающе дионисийские культы, лишенные декоративной набожности «Нового царства». Там не притворялись, что не существует ревности, там не только ее признавали, но и обставляли ритуалом. Обиженный пренебрежением любовник прибегал к сорок пятому калибру — в упор — и возлагал на труп коварной изменницы алую розу. Бичи бед и злосчастий конца времен подтягивались под елизаветинскую драму, страшный суд сводился к комедии масок, к фарсу.
Саймон Таунсенд, родись он десятью годами позже, вполне мог бы вписаться в один из этих вертепов духовности а-ля Квентин Тарантино. Однако падение «Нового царства» лишило его иллюзий и заставило возжелать чего-нибудь попроще. Диана все еще звонила мне время от времени, примерно раз в месяц, при благоприятной обстановке и всегда тайком от своего благоверного или в его отсутствие. Иногда сообщала свои новости, чаще напоминала о себе, шуровала тлеющие угли остывающей памяти, чтобы согреться. Очевидно, не хватало тепла домашнего очага, хотя финансовое положение семейства Таунсендов улучшилось. Саймон теперь обслуживал «Иорданский табернакл», их скромное независимое молельное заведение, на полную ставку; Диана подрабатывала там же, сновала между церковью и своей квартирой, а иногда убегала в местную библиотеку почитать книгу или ознакомиться с газетами. Современные книги, текущие события — Саймон этого не одобрял. «Иорданский табернакл» — церковь высвобождения, наставлял он Диану. Прихожанам рекомендуют не включать телевизоры, избегать книг, газет и иной эфемерности мирской псевдокультуры. Иначе застанет тебя Царствие Небесное врасплох, нечистым.
Диана этих принципов не проповедовала — меня, во всяком случае, убеждать не пыталась, — однако уступала своему наставнику, не подвергала сомнению его поучений. Иногда мне этот бред надоедал.
— Диана, — не выдержал я однажды. — Неужели ты веришь в эту перебздень?
— Ты о чем, Тайлер?
— Не включай телевизор, не держи дома книг, гипотетики — посланцы Царства Божия… Все это дерьмо, и место ему в ж… — Я, должно быть, в тот вечер перебрал, одолел лишнюю бутылочку пивка.
— Саймон в это верит.
— Мне на Саймона большую кучу.
— Саймон более крепок в вере, чем я. Я завидую ему. Понимаю, что сказанное им звучит… Ну, «Выкинь книги в помойку» и все такое… Звучит, как будто он груб, заносчив, мнит о себе… Но это не так. На самом деле это кротость, акт отречения, повиновения, правда. Саймон отдается Богу так, как я не в состоянии.
— Ых-х, счастливчик…
— Да, счастливый. Тебе этого не понять, но он такой умиротворенный… Он нашел в «Иордане» баланс душевного равновесия. Он может глядеть на «Спин» и улыбаться, потому что знает: он спасен.
— А ты? Тоже спасена, или он тебя спасет своей верой? В карман прихватит?
Она долго молчала:
— Хотела бы я знать ответ на этот вопрос. Хотела бы. Я и правда иногда думаю, что веры Саймона хватит на двоих. Что его вера достаточно сильна, чтобы и на меня хватило. У него ангельское терпение. Единственное, из-за чего мы спорим, это дети. Саймон хочет детей. Церковь это поощряет. Я понимаю, но денег нет, да и… мир такой неспокойный, что нас ждет?
— Ну, это не то решение, где он может на тебя давить.
— Да он и не давит. «Вручи это в руки Господа, — говорит он. — Господь знает, что лучше».
— Но ты, конечно, слишком умная, чтобы ему поверить. Ты ведь вообще у нас умнее всех.
— Я? О, Тайлер… Надеюсь, что нет. Очень надеюсь.
Если пристать с религиозной пропагандой к Молли, она пошлет вас «вместе с вашим …ным Богом» в анальное отверстие. «Всяка баба за себя» — вот ее принцип. «Особенно если учесть, что мир расклеился, что никто из нас и до пятидесяти не дотянет, — добавляет она. — Я не собираюсь остаток жизни протирать пол коленями».
Молли дама крутая по характеру, по воспитанию и по жизненному опыту. Ее родители держали молочную ферму и потратили десять лет на тяжбу с нефтяной компанией, соседствующей с их землями и отравлявшей всю округу ядовитыми отходами. Завершилось дело полюбовным соглашением. Фирма выкупила их ранчо за сумму, достаточную для обеспечения приличной пенсии и образования для дочери. Молли не забыла этих дрязг и желчно замечала, что от такой жизни даже «у ангела жопа в кровь сотрется».
Изменения социального ландшафта ее не удивляли. Однажды вечером мы с нею сидели перед телевизором, смотрели репортаж о стокгольмских бунтах. Толпа рыбаков и религиозных радикалов швыряла камни в окна и жгла автомобили, полиция поливала их сверху, с вертолетов, каким-то клеем, так что Гамластан в итоге выглядел, как будто его заблевал пьяный Годзилла. У меня вырвалось довольно-таки дурацкое замечание относительно того, как плохо ведут себя люди, когда они испуганы. Молли усмехнулась:
— Похоже, Тайлер, ты этой швали чуть ли не сочувствуешь.
— Я этого не говорил, Молли.
— «Спин» гонит их швырять камни в свой парламент? Потому что они обсикались от испуга?
— Я не говорю, что это извинение. Но это мотив. Они потеряли будущее. Они полагают, что обречены.
— Правильно полагают. Они обречены на смерть. А кто не обречен? Я умру, ты умрешь, все умрут. Ну и что? Когда было иначе?
— Мы смертны, но раньше у нас было утешение, что род человеческий нас переживет.
— Не вижу, чем тут утешаться. Кроме того, биологические виды так же смертны, как и отдельные особи. Единственное, что изменилось, — исчезла перспектива отдаленного будущего. Нам предоставлена возможность сценической кончины через несколько лет. Да и это еще вилами по воде писано. Может, мы для чего-нибудь еще гипотетикам понадобимся, промаринуют еще с десяток лет.
— Тебя это не пугает?
— Конечно, пугает. Меня все пугает. Но это не причина для убийства. — Она ткнула пальцем в экран, где кто-то запустил гранату в здание риксдага. — Тупые животные. Чего они достигнут? Гормоны играют. Чисто обезьяны.
— Хочешь сказать, что на тебя это все не действует. Она засмеялась:
— Нет. На тебя действует, но не на меня. Твой стиль.
— Да ну?
Она тряхнула головой и уставилась на меня почти вызывающе:
— Ты такой лихой, когда о «Спине» заливаешься. И такой же с Лоутонами. Они тобой пользуются, когда не нужен, не замечают. А ты улыбаешься, как будто так и надо. — Она посмотрела, как я отреагирую.
Я упрямо не отреагировал никак. — Все же есть и иные способы прожить остаток жизни.