Список войны
Шрифт:
Ползли не торопясь, аккуратно, так, чтобы не издавать ни одного звука и тень за собой не волочь, и трава, слившаяся в единый монолит, где бывает заметно шевеление каждой пушинки, чтоб не смещалась в сторону, — и Горшков и Мустафа это делать умели.
Сопочка тем временем погрузилась в предночную тень, заползающее за горизонт солнце находилось в противоположной стороне, за сопочкой, в недалёких кустах бодро затенькали невесть откуда прилетевшие птицы — обычно они стараются держаться подальше от передовой, — но вскоре принесшийся порыв холодного ветра отогнал их в сторону. Сделалось тихо. Даже выстрелов не было словно люди с винтовками сморились, — ни с нашей стороны не звучали, ни с немецкой. Перерыв.
В тиши ползти сложно. Опасно. Горшков остановился и, вывернув голову назад, немо шевельнул губами. Мустафа всё понял — научился разбирать бессловесные фразы командира:
— Слишком тихо… Переждём немного.
С этим Мустафа был согласен.
Минут через пять на немецкой стороне ударил пулемёт. Горшков по голосу узнал: МГ… С нашей стороны дружно протявкали два трофейных автомата — патроны в дисках родных ППШ тратить было жалко, поэтому тратили немецкие, затем увесисто, громко хлестнула трехлинейка — хорошая всё-таки винтовочка была изобретена царским генералом Мосиным. Впрочем, говорят, когда он её изобрёл, был простым капитаном. Капитаном русской армии.
Приподняв голову и послушав пространство, Горшков сделал знак Мустафе: поехали, мол, дальше…
На этой, не видимой из немецких окопов стороне, можно было сейчас подняться в рост, либо в полурост и, не мучаясь совершенно, взбежать на высотку эту, но что-то Горшкова останавливало, удерживало что-то… Что именно, понять старший лейтенант не мог.
Шутники в таких случаях говорят «внутренний голос», но это был не внутренний голос, а что-то более серьёзное.
Неожиданно Горшкова за ногу потянул Мустафа — команда «Стоп!». Значит, ординарец что-то увидел… Через несколько мгновений Мустафа очутился рядом со старшим лейтенантом, потыкал перед собою рукой. Горшков пригляделся и невольно похолодел — впереди находилось хорошо замаскированное, совершенно незаметное ложе, в котором дремал немец — горбоносый унтер в кепке с длинным козырьком. Рот у унтера был открыт, на языке пузырилась слюна. Правильно про таких говорят — полоротый, очень точное слово найдено народными умельцами. Чуть не проворонил унтера Горшков, это везение, что горбоносого немца свалила усталость, а может, и не усталость, а однообразный вид наших окопов.
Фрицы были не дураки, они раньше наших установили на сопочке свой наблюдательный пункт — тоже к чему-то готовились…
Прижав палец к губам, — тихо, мол, — Мустафа вытянул из-за голенища финку и беззвучно пополз вперёд. Полоротый, словно бы почувствовав что-то, шевельнулся, открыл рот пошире, зевнул с подвывом, щёлкнул зубами и захрапел вновь — кожа у него была толстой, колючее ощущение опасности её не проняло, не проникло сквозь поры. Замерший на несколько мгновений Мустафа сделал бесшумное движение локтями, подпёр себя коленками и коротко и резко взмахнул рукой.
Голова у унтера надломилась, подрезанная под корешок, из-под подбородка потекла струя крови: унтер умер, даже не проснувшись.
Поодиночке немцы не ходят — не принято, — где-то недалеко должен быть напарник убитого, его следовало отыскать. Горшков коротко, тихо, будто лесная птица, свистнул. Мустафа оглянулся с вопросительным видом: чего?
Старший лейтенант показал ему два пальца: осторожнее, где-то здесь должен быть второй фриц. Мустафа понимающе наклонил голову.
Вторая схоронка была оборудована на левом склоне сопочки, с которого просматривалась длинная тёмная лощина, и в самом конце её была видна просёлочная дорога, небольшая часть — по дороге этой подвозили боеприпасы.
На клок дороги и была нацелена труба с хорошо сокращающим расстояние тубусом; в схоронке также сидел унтер с эсесовскими знаками-молниями в петлицах, рассматривал в тубус быстро темнеющее пространство, щурил судачьи глаза и что-то заносил себе в блокнот. На второго наблюдателя навалился Горшков — была его очередь.
Эсесовец оказался жилистым, вырвался и заорал так, что крик его услышали и в немецких, и в наших окопах, Горшков приподнялся и что было силы ударил немца кулаком, будто молотом, по темени. У эсесовца разом перехватило дыхание, язык осклизлым лягушонком нырнул в глотку, подбородком фриц громко стукнулся о земляной накат схоронки.
— Я его счас, товарищ старший лейтенант, одну секундочку, — деловито произнёс Мустафа, извлёк из кармана моток верёвки, быстро и ловко перепеленал эсесовцу руки. — Ежели понадобится, то и хавальник ему кляпом заткнём, кричать больше не будет.
Горшков подумал, что неплохо бы позвать подкрепление — вдруг на выручку эсесовца припрутся какие-нибудь дурные фрицы? А с другой стороны, пока это подкрепление дозовёшься, немцы могут уже несколько раз прийти сюда.
Старший лейтенант огляделся. От схоронки эсесовца в сторону уходил хорошо утоптанный, углублённый лаз, Горшков молча глянул на Мустафу и показал подбородком на этот боковой ход, ординарец без всяких слов понял, что надо делать, беззвучно ввинтился в лаз и его с головой накрыл кустарник.
Через минуту возвратился и объявил мрачно, с косой улыбкой:
— Сортир!
— Тьфу! — не выдержав, сплюнул старший лейтенант. — Небось и катушка жопной бумаги висит на каком-нибудь сучке.
Мустафа юмор не принял, ответил с прежней мрачной улыбкой:
— Не видел!
Старший лейтенант потряс эсесовца за плечо:
— Эй, приятель! Хватит слюни пускать. Подъём!
Эсесовец даже не шелохнулся, лежал, всадив голову в земляной бруствер и выгнув её в сторону. Из открытого рта вытекала длинная тягучая струйка розовой слюны.
— А вы случайно не убили его, товарищ старший лейтенант? — шёпотом спросил Мустафа.
— Не убил. Фриц находится в отключке, — тон Горшкова был спокоен — старший лейтенант знал силу своего удара, знал и то, какие могут быть последствия после тарана хлипкой немецкой черепушки тяжёлым кулаком.
— Будто барынька из помещичьей семьи, — Мустафа не выдержал, засмеялся, — в отключку впал… В туалет небось ходит с пипифаксом, специально присланным из Берлина. Не то, что мы. Мы привыкли подтираться лопухами.
Старший лейтенант вместо ответа прохмыкал себе что-то под нос.
— Только из-за одного этого, товарищ командир, они проиграют нам войну.
— Ладно, стратег, — Горшков вновь тряхнул эсесовца, тот тряпично мотнул головой. А чего, собственно, с этим фрицем чикаться? Ведь подвигов у него, наверное, больше, чем достаточно — небось вволю поиграл автоматом на беду нашим мужикам, отправить бы его прямиком на небо. Но нельзя — вдруг от него польза какая-нибудь может быть? Тьфу! — Вставай, гитлерёныш.