Список войны
Шрифт:
Старший лейтенант вместе с корректировщиком огня Артюховым, Мустафой и Соломиным занял наблюдательный пункт на нейтральной сопочке. Немцы после потери двух своих человек сюда больше не совались — поняли, в чём дело, и посчитали этот промысел опасным. Артюхов поднял на уровень кустов стереотрубу, замаскировал её, нахлобучив на кусты несколько густых метёлок и привязав их проволокой.
Когда громыхнули наши пушки и над высоткой, уходя на немецкую сторону, пронеслись первые снаряды, корректировщик уже был готов к работе. Разведчики — тоже.
Цели, которые должны быть накрыты 685-м артиллерийским полком, Горшков знал хорошо — дважды ходил на ту сторону. Проверил их, нанёс на карту, координаты передал в штаб. Так что осечек быть не должно.
Снаряды прошли низко, так низко, что захотелось с головой вжаться в землю, стать с ней единым целым, обратиться в мышку-норушку, в таракана, в крота, но наблюдатели не имели права обращаться в кротов.
Первый же залп лёг на артиллерийские позиции немцев — редкое везение, поднял в воздух одну из пушек, у которой то ли колёса оторвались, то ли их вообще не было — без колёс пушка походила на какой-то странный станок. Артюхов этим залпом остался доволен — хорошо положили мужики снаряды, тёмное небо стало рыжим от огня, а вот со вторым залпом дело обстояло хуже, снаряды вспахали пустое пространство… Артюхов оторвался от стереотрубы, с досадою выругался.
— Вот мать твою! — Повернулся к связисту, который вслед за разведчиками протянул на высотку телефонный провод, выкрикнул: — Связь!
С высотки даже невооруженными глазами можно было рассмотреть, как далеко, почти у самого горизонта, висят столбы дыма, грязи, порохового взвара, висят и не падают, словно бы поддерживаемые чем-то снизу, висят также ошмётки кустов, обломки досок, тряпки… Зрелище это, для фронта, в общем-то, обычное, заставляет каждый раз замирать душу — душа сжимается в комок, превращается в цыплёнка, кровь в груди делается холодной, Артюхов немигающим взором полководца вглядывался в эту картину до тех пор, пока щуплый большеголовый связист не сообщил сдавленным голосом:
— Есть связь!
Артюхов схватил трубку, протянутую связистом, выругался в неё и только потом перешёл на язык цифр, внёс поправку в огонь своих орудий. Следующий залп ушёл за горизонт. Горшкову сдавило уши, боль была сильной, ему показалось, что у него лопнула одна из барабанных перепонок в левом ухе, ладонью старший лейтенант отёр щеку, посмотрел — показалось, что ладонь в крови… Крови не было.
Снаряды, когда идут над головой, прессуют, плющат воздух, делают его раскалённым, он вскипает — того гляди, под каской загорятся волосы…
Артюхов сделал новую поправку.
Через несколько минут он перенёс огонь на переднюю линию фрицев, на окопы, сделал это умело — в воздух полетели доски, которыми они обшивали ходы сообщения (воевать немцы любили с комфортом), какое-то тряпьё, пустые ящики из-под патронов, котелки и изломанные, погнутые винтовки; за первым залпом окопы фрицев накрыл второй.
Немцы попробовали огрызнуться, в глубине их обороны зажато гавкнули два орудия, отплюнулись снарядами, потом снова ударили — ни Артюхов, ни Горшков место нахождения пушек не определили, тем не менее Артюхов вновь перенёс огонь в немецкую глубину.
Хоть и освещало пламя предутренний сумрак, делало его днём ясным, но дым, пыль, грязь, повисшие в воздухе, вернули всё на свои места — темень вновь окутала землю.
Вдруг связист, находившийся при Артюхове, протянул Горшкову потрескавшуюся телефонную трубку, перевязанную матерчатой изоляционной лентой.
— Товарищ старший лейтенант — вас…
Слышимость была хорошая — молодец связист, несмотря на несобранный вид и цыплячью шею, он своё дело знал, — Горшкова срочно вызывали на командный пункт — прибыли разведчики из штаба дивизии.
Раз дивизионные разведчики приходят к полковым — значит, дело затевается серьёзное, обычно полковых выдергивают наверх, в дивизию…
Пробыл Горшков на командном пункте недолго — полчаса, ну непростая дорога туда-сюда, когда пару раз пришлось сунуться мордой в землю, заняла ещё полчаса, а вернулся он и не узнал облюбованную сопочку — половина её была срезана снарядами. Хорошо, что хоть срезана была не поверху, а сбоку, косо, — это давало надежду, что снаряды наблюдателя с разведчиками не зацепили.
У Горшкова защемило сердце, он пригнулся, выпрыгнул из окопа, устремляясь к высотке, услышал сипящий грозный звук — со стороны немцев летел снаряд, пригнулся, вжимаясь коленями в живот, в следующее мгновение плюхнулся в землю, плотно притиснулся к ней — показалось, что снаряд точно ляжет на место, где он находится, подтянул к себе ноги и замер.
Снаряд с грохотом воткнулся в землю неподалёку от Горшкова, приподнял здоровенный, ровно обрубленный словно бы для памятника камень, поворочался немного и затих. Выждав несколько секунд, старший лейтенант изумлённо приподнял голову — снаряд не взорвался… Такое бывает, хотя и редко — есть халтурщики и на германском производстве.
Горшков засмеялся облегчённо словно мальчишка, вскочил проворно и сделал небольшую перебежку, устремляясь к сопочке. Не удалось полку подавить немецкие пушки, как и фрицам не удастся накрыть наши пушки и зарыть их в землю…
Старший лейтенант снова распластался на опаленной тропке, заполз в какую-то канаву — опять шёл немецкий снаряд.
Стволов у немцев было больше, чем у нас, и снарядов было больше… Во рту Горшкова сделалось горько, словно он съел стручок перца, в уголках глаз проступили мелкие неприятные слёзы. Едкий дух рвал ноздри. После взрыва немецкого снаряда Горшков потряс головой и вновь вскочил на ноги.
Сопочка дымилась — сизые плотные клубни пробивались наружу сквозь тесные поры высотки, им тесно было внутри, макушки уцелевших кустов подрагивали обречённо. На середине сопочки снова пришлось лечь на землю, в гулко звеневшей, какой-то опустошённой голове опять возникла боль, виски сдавило — со стороны немцев опять неслись чушки — несколько… Ну хотя бы поберегли фрицы снаряды! Счёта снарядам у них нету.
И голос у немецких снарядов противный, наши не воют так тошнотно.
Минут через пять Горшков был уже у своих. Уютный, хорошо замаскированный окопчик был раскурочен и задымлен, сизая завеса стояла над окопчиком, будто фанера, и не двигалась ни туда ни сюда, большеголовый связист был убит — осколок срезал ему половину лица вместе с левым ухом, в сторонке, прислонившись спинами к земляной горбушке и по-рыбьи раскрывая рты, сидели Мустафа с Соломиным, таращили вывернутые из орбит глаза — таращили их, да хлопали губами.