Список войны
Шрифт:
Строчка крупных тяжёлых пуль снова взбила снег у ног разведчиков, Горшков поморщился. Ни страха, ни ожогового состояния, возникающего в пиковых ситуациях, у него не было — возникла нехорошая далёкая боль, которая тут же сменилась странным спокойствием — ну, будто бы и не с Горшковым, не с его людьми всё происходило, а с кем-то другим, и старший лейтенант оказался обычным посторонним наблюдателем, взирающим на происходящее со стороны.
Но душевное спокойствие это было недолгим — всё-таки с ним происходила эта неприятная история, с ним, а не с кем-то ещё, и не в кино это было совсем, — у старшего лейтенанта остро и больно сжалось сердце, заломило уши, глаза начал жевать резкий свет прожекторов. Он бросил свой автомат. Следом бросил Охворостов, за ним — Соломин.
Отвоевались!
Не верилось, что всё может произойти так быстро и так для них бездарно. Охота превратиться в дерево, в земляную кочку, в обледеневший кусок снега, охота умереть до того, как их загонят в лагерь.
В слепящем прожекторном свете появилось несколько гибких синих теней. Это были немецкие танкисты. А может, и не танкисты, может, обычные солдаты, специально взятые в экипажи на время вольного поиска — пять человек. Трое из них размахивали автоматами. Тени неровно раскачивались в электрическом свете, иногда, перекрытые снеговыми хвостами, исчезали, но тут же, спустя несколько мгновений, возникали вновь, всё ближе и ближе — настороженные, злые, будто вылезшие из преисподней, готовые в любое мгновение открыть пальбу.
Горшков, сузившимися глазами глядя на приближающихся немцев, сплюнул себе под ноги.
В ушах гудело, прожекторная резь слепила глаза, не хватало дыхания — плохо было Горшкову. И его людям было плохо.
— А ну всем поднять руки! — прокричал один из фрицев. Это был тот самый «говорильщик», неплохо знающий русский язык.
— Боятся, суки, — тоскливо прохрипел Мустафа.
— Ничего, ещё не вечер, — упрямо набычив голову, пробормотал под нос старшина Охворостов, сжал кулаки, потом разжал. — Не вечер… Факт! Этих пятерых мы скрутим в один присест, они даже глазом моргнуть не успеют, только автоматы, как ржавые железки, полетят в разные стороны… Тьфу! — старшина сплюнул себе под ноги, набычился ещё больше.
— Как сказать! Они нынче хитрыми стали — чего-нибудь обязательно придумают, — Соломин так же, как и старшина, сжал кулаки.
Немцы подошли к ним на расстояние в десять метров — примерно так, и остановились, направив стволы автоматов не разведчиков.
— Раздевайтесь! — неожиданно скомандовал «говорильщик», знающий русский язык. — Снимайте с себя всё!
— Как так? — Охворостов выпрямился с протестующим хрипом.
— А так! До кальсон. Понятно?
— Непонятно. Ничего не понятно, — Охворостов подёргал головой и снова сплюнул себе под ноги.
Немец нажал на спусковой крючок автомата, в землю в двух шагах от сбившихся в кучу разведчиков всадились пули, снег зашипел, брызнул резвыми струйками в стороны.
— Так, надеюсь, понятно? — немец рассмеялся: собственные действия понравились.
Охворостов со злостью рванул узел простыни, завязанный под подбором, скомкал ткань и швырнул в снег. Порыв ветра тут же подхватил её, проворно скрутил в жгут и поволок на один из прожекторов. Расстегнул телогрейку, медленно стащил её с себя и бросил под ноги.
Под телогрейкой у него красовалась душегрейка — меховой жилет, сшитый из заячьих шкурок — вещь в условиях фронта очень ценная, с такой одеждой в морозы не пропадёшь.
— Дай-ка сюда это, — немец, говоривший по-русски, продолжая оставаться на расстоянии, ткнул стволом «шмайссера» в старшину. — Снимай, снимай! — засмеялся плотоядно: душегрейка была неплохим трофеем.
Старшина со стоном стащил с себя заячью меховушку — он сам настрелял косых, штук восемь настрелял, что в условиях фронта было очень непросто, здесь вся живность бежит от грохота пальбы, и сам выделал шкурки, — отдавать душегрейку было особенно жалко…
— Кидай, кидай, — немец сделал гребковое движение рукой, показывая, куда надо бросить трофей — разведчиков фрицы держали на расстоянии, близко не подпускали. — Ну, русский!
Охворостов на мгновение поднёс душегрейку к лицу, втянул в себя лёгкий запах, исходивший от меха, — это был запах прошлой жизни, удачной охоты, вечерних сидений около котелка с чаем, — по лицу его пробежала судорога, и старшина швырнул безрукавку к ногам немца.
Тот поспешно поднял её и тут же натянул на себя, прямо на шинель. Засмеялся довольно.
— Хорошо! — через мгновение вновь ткнул автоматом в сторону разведчиков. — Раздевайтесь все! Не ждите команды. Или вы хотите, чтобы начальник ваш, — он похлопал рукой по «шмайссеру», — отдал вам отдельный приказ? А?
Не дожидаясь ответа, немец нажал на спусковой крючок автомата. Прозвучала длинная звонкая очередь. Пули плясали у самых ног разведчиков, взбивали снег. Низко над головами людей носился хохочущий ветер. Как сумел опуститься в лощину — неведомо…
— Быстрее! Шнеллер!
Немец дал вторую очередь. Горшков снял с себя полевую сумку, швырнул её в обледеневшую, забитою снегом ложбину, потом стянул с головы шапку, бросил туда же.
— Шнеллер! Снимай валенки! — прокричал немец, пристукнул одним сапогом о другой. Обуты немцы были в сапоги с укороченными широкими голенищами. Конечно, в таких сапожках только звону давать, да ещё зубами лязгать — вот это делать удобно, а для другого они не годятся. Валенки — самая лучшая обувь для нынешней зимы.
Старший лейтенант носком правого валенка подцепил пятку левого, сдёрнул с себя нагретую обувку. Оставшись в портянках, поморщился — холодно было.
— Это тоже снимай, — потребовал немец и показал рукой на портянку.
«Интересно, как же он будет наматывать портянку, — невольно, с каким-то сонным спокойствием подумал Горшков, — немцы совершенно не знают, что такое портянки, никогда ими не пользовались… Вместо шарфа накрутит на шею? — старший лейтенант медленными движениями размотал портянку, бросил её поближе к немцу.
На ноге остался только носок, обычный нитяной носок из комплекта командирского обмундирования. Горшков ступил ногой в носке на снег, тот опалил подошву огнём — мгновенно достал сквозь тонкий трикотаж, старший лейтенант невольно охнул.