Сплит
Шрифт:
Коди упирается обеими руками в наружную стену одного небольшого сооружения, от чего она сначала трещит, а после наклоняется.
— Нетрудно будет здесь всё снести.
Я киваю и провожу рукой по дереву и ржавым гвоздям.
— Всё равно неудобно это забирать.
— Банк продает только землю. Считай, что мы делаем им одолжение, — он проводит тыльной стороной ладони по лбу, убирая тем самым свои мокрые темные волосы. — Если не заберем, то всё это окажется на свалке. А так, по крайней мере, мы используем это.
Я пожимаю
Когда от постройки ничего не остается, я перехожу к груде камней, которая когда-то была пристройкой.
— Пригодного материала осталось не так много.
— И отлично, черт побери. Здесь жарко как в аду, — он отбрасывает лом в сторону и загружает в пикап первое хорошее бревно из всех нами приготовленных. — Аккуратней, — его глаза расширяются в насмешке. — Старик Уилсон может наблюдать за нами.
Я с трудом опускаю бревно в грузовик, пытаясь избежать огромных заноз размером с карандаш.
— Думал, ты сказал, что это собственность банка.
Он улыбается и швыряет в кузов несколько реек, поднимая пыль и грязь.
— Я говорю сейчас о том Уилсоне, что уже умер, — он стряхивает перчатки и прежде чем засмеяться издает пугающе-призрачный звук «Ууууу».
— Имеешь в виду призрака? — я пытаюсь добавить юмора в интонацию, но с треском проваливаюсь.
— Ага… точно. Ты здесь несколько месяцев и еще не знаком с историей Пэйсона, — он кидает целую охапку реек и тяжело дыша прислоняется к заднему борту. — Уилсоны — одна из семей-основателей, они поселились здесь в 1880 году или даже раньше.
Я слушаю и лишь едва занимаюсь сортировкой и погрузкой дерева.
— Ходят слухи, что старик Уилсон был очень строг к сыновьям и частенько брался за кнут.
Голова гудит, и в глазах темнеет.
— Однажды после очередного наказания они ворвались в спальню родителей, пока те спали, — он переводит взгляд на каменную трубу главного дома, — это там… и перерезали глотку отцу.
Я прислоняюсь к грузовику. Коди, кажется, не замечает, или же он думает, что я слишком вымотан. А может и то, и другое. Плюс эта жара.
— В его собственной кровати. Смотрели, как он истекает кровью рядом с их матерью.
Я фокусируюсь на дереве, изучая каждый витиеватый изгиб, пытаясь таким образом не терять связь с настоящим и бороться с серой дымкой перед глазами. Я закрываю глаза, вытираю пот с лица, надеясь, что именно в этом причина размытости предметов вокруг.
Только не сейчас. Пожалуйста, только не приступ.
— Они закопали его тело где-то здесь, на этом участке. Когда люди начали разбираться, семья сказала, что на него напал горный лев. Их мать унесла
Я теряю равновесие и борт грузовика захлопывается.
Темнота перед глазами.
— Эй, приятель, ты в порядке?
Я стараюсь найти Коди в этой темноте, его руки на моих плечах и обеспокоенное выражение лица в шаге от меня.
Я отключаюсь, но лишь на секунду.
— Всё хорошо, да — я делаю шаг назад и стираю пот с лица, — жарко, только и всего.
— Чувак, чёрт, жуть! — он смотрит на моё лицо, — твои глаза, они… — он переводит взгляд на них. — За секунду ты изменился в лице, а глаза… — он ухмыляется, а затем смеётся. — О, я понял, — он толкает меня и качает головой. — Чертовски смешно, придурок.
— Ха-ха. Я просто прикалывался, — я лезу в кабину за водой.
Вена на шее бешено пульсирует, я кое-как восстанавливаю дыхание.
Почти. Почти. К счастью, приступ был слишком коротким, и всё удается объяснить. Если я отключусь на глазах у Коди, он узнает мою тайну. Я не могу этого допустить и потерять бдительность. Это будет настоящим провалом. Нельзя допустить подобное ещё раз. Если они узнают, кто я и что наделал, шансы остаться здесь станут равны нулю.
Он подходит к пассажирскому сиденью и садится внутрь, смеясь.
— Напомни мне никогда не травить байки про приведения при тебе, отморозок!
Отморозок. Если бы он только знал, насколько прав.
Шайен
Господи, как же угнетает этот дом.
Я стою в дверном проеме моей бывшей комнаты. Всё кажется таким крошечным. Думаю, лучший строитель в городе мог бы построить себе дом и побольше. Едва я вхожу и сажусь на кровать, как меня накрывает чувство вины, которое душит даже больше, чем стены этой комнаты.
Отец никогда отсюда не уедет, это первый и единственный дом, в котором он жил с мамой. Они построили его после свадьбы, здесь же вырастили меня с братом, и именно здесь, буквально в соседней комнате, мама сделала свой последний вдох.
Я откидываюсь на двуспальную кровать и ударяюсь при этом об изголовье.
— Ауч, твою-то… — я тру пульсирующую черепушку и обращаю внимание на белые шторы на петельках и розовую плетеную мебель. — И вот мне снова десять.
С одной стороны комнаты в ряд стоят коробки, в основном с подделками дизайнерских вещей, которые сейчас крайне бесполезны. Перед глазами клубы пыли, а от осознания моего нынешнего положения в голове полная неразбериха.
Мне 23 года, и я живу с отцом, потому что не могу заниматься любимым делом. И неважно, сколько раз мне еще предстоит проверить почту в ожидании письма с извинениями за ошибочное увольнение, оно всё равно не придёт.