Сплоченность

Ткачев Микола Гаврилович

— Как же ты вывернулся?

— Как раз на свидании с Поддубным был. Но однажды довелось попасться к ним. Застали врасплох. Сам начальник родниковского гарнизона допрашивал. «Коммунист! — кричал. — Расстрелять тебя надо!»

— А ты что?

— Ну, нашлась одна бумажка. Отвел глаза… Но в следующий раз это может не помочь.

— Почему?

— Фашисты начали хватать по волости всех более или менее заметных людей — коммунист ли, беспартийный… Так что подумайте там о нашем положении. Посоветуйте, как дальше строить работу.

— Хорошо, подумаем. А вы пока продолжайте работать, но действуйте с умом, хитро, — Струшня опять закурил и, по-отечески похлопав Злобича по плечу, сказал: — Молодчина,

не сидел сложа руки. Передадим Камлюку — будет рад, Ведь это ж у вас целый отряд создан… И вот так по всему району… Три отряда у нас уже, как говорится, на колесах. А сколько еще готовится! Ну, скоро и заскулят же оккупанты!

Они посидели еще несколько минут. Струшня и Корчик дали Борису и Наде много советов и наказов, пообещали чаще наведываться и больше помогать. Условившись о следующей встрече, о постоянной связи, все поднялись и, прощаясь на ходу, двинулись из бани. Вдруг до их слуха донеслись мощные раскатистые взрывы. Борис облегченно вздохнул:

— Наконец-то!

Струшня и Корчик уходили, фигуры их растворялись в темноте. Из кустарников вышли двое, последовали за ними — это были часовые. Борис некоторое время неподвижно стоял на месте, глядя то вслед партизанам, то на зарево в небе над Родниками, потом, не в силах сдержать радость, подхватил Надю и стремительно закружил.

— Живем, Надейка, живем! — весело повторял он, счастливый успехом дела и тем, что до рассвета может пробыть со своей любимой.

11

Отряд Гарнака начал действовать на Калиновщине вскоре после того, как фронт откатился от Сожа на восток. Вначале отряд был невелик. Люди, из которых он состоял, вместе со старшим лейтенантом Гарнаком участвовали в первых боях под Брестом, затем пробивались из вражеского окружения, упорно стремясь на восток. Когда-то это был целый батальон. За время своего пути от Буга до Сожа он одержал немало побед, но понес и немалые потери. Особенно тяжелое испытание выпало на его долю при переправе через Днепр, где на него обрушилось целое соединение противника. После днепровского боя это по существу был уже не батальон, а взвод, состоящий наполовину из раненых. Сам Гарнак был ранен в ногу и шею. Бойцы несли его на плащ-палатке, а он недобрым взглядом смотрел в небо, то залитое солнцем, то усыпанное звездами, и скрипел зубами от боли, от мыслей о судьбе своих подчиненных, о своем воинском долге. И вот в это время навстречу гарнаковцам вышли из леса вооруженные люди в штатской одежде. Это были бойцы местного партизанского отряда, которые во главе с Камлюком перед самым приходом оккупантов оставили Калиновку и ушли в бугровский лес, на места своих заранее подготовленных баз. Встреча с камлюковцами стала началом новой жизни боевого взвода. Гарнак и его комиссар Новиков отказались от намерения продолжать свой путь к фронту, решили здесь партизанить. Шли дни. Взвод залечил свои раны, твердо стал на ноги, начал воевать. Он уже стал называться отрядом. Камлюковцы оказывали ему повседневную помощь. И отряд быстро рос, мужал. В его ряды вливались все новые и новые люди — рабочие и служащие Калиновки, колхозники района, окруженцы, бежавшие пленные.

В числе этих новых людей вошли в отряд Андрей Перепечкин и Сандро Турабелидзе.

Миновала неделя. Андрея сначала как будто не замечали, не давали ему никаких поручений.

— Карантин на меня наложили, — посмеиваясь, говорил он Сандро, когда тот возвращался с какого-нибудь задания.

Прошло еще несколько дней. И вдруг на Андрея было обращено особое внимание. Ему поручили одно задание, второе, третье, и все сложные, ответственные. Одно из этих заданий он выполнял вместе с разведчиком Платоном Смирновым, рослым смуглым юношей, москвичом. Переодевшись в немецкую форму, они побывали

на станции Гроховка. Платон разговаривал по-немецки с комендантом станции, показывал какие-то документы, а Андрей, как столб, стоял рядом. Он только хлопал глазами, когда к нему обращались, да мычал и показывал на свою голову, которая еще в лесу близ Гроховки была забинтована Платоном самым старательным образом. Но по тому, что Платон взял у коменданта два билета до Минска и за станционной оградой передал их какому-то человеку, Андрей решил: он сыграл здесь немаловажную роль. Два других его задания тоже были не из легких. Ему пришлось побывать под Калиновкой, откуда он привел пленного фашистского офицера. На родниковском большаке, возле усадьбы МТС, во время обеденного отдыха гитлеровцев он захватил машину-автоцистерну, прогнал ее километра два и потом поджег. Эти два задания он выполнял уже один, самостоятельно, и потому они показались ему труднее, чем первое. Андрею под конец кто-то шепнул, что все эти сложные задания будто бы придумывает для него сам Камлюк. Но как бы то ни было, он был доволен своей партизанской жизнью, напряженной и интересной, и с охотой брался за любое поручение.

И вдруг перед ним предстало такое дело, которое меняло даже образ его жизни… Однажды — отряд в эти дни начал устраиваться на зимовку в бугровском лесу — в землянку отделения разведчиков прибежал связной и крикнул:

— Перепечкин, к командиру отряда!

— Иду, — ответил Андрей и, передав Сандро газету, которую читал вслух, вышел из землянки.

Дул ветер, шел дождь. Уткнувши нос в воротник пиджака, Андрей пересек небольшую поляну и вошел в землянку штаба отряда. Он увидел, что в ней, кроме Гарнака, находятся еще Камлюк и Мартынов.

— Партизан Перепечкин по вашему приказанию явился, — доложил он.

— Садись, — сказал Гарнак и показал на лавку.

Перепечкин сел, и Камлюк сразу же заговорил:

— Вспомнили, Андрей, твое прежнее лихачество…

— Сколько же можно? — криво улыбнулся Андрей. — Воспоминание малоприятное… Было… Лишняя чарка, будь она проклята, подвела… До смерти не забуду… Да к чему это, Кузьма Михайлович?

— К делу. Хотим послать тебя в Калиновку. Придешь домой и скажешь всем — из тюрьмы. Будешь там жить и работать.

— Вы что, шутите?

— Нисколько. Нам необходимо иметь там человека… который работал бы, скажем, в полиции. Понимаешь, для чего?

— Да, кажется, начинает доходить… Только ведь это как же? Это вроде, как если бы я прикинулся глухонемым, изо дня в день будет перед глазами эта мразь, а расправиться с ней нельзя. Боюсь, кулаки будут свербеть-свербеть, да и не выдержат.

— Неужели ты способен на новый фортель? Скажи лучше сразу, тогда не пошлем. А то и себя погубишь, и дело провалишь.

— Да нет, сдержаться-то я сдержусь. Но это все-таки тяжело… А старую ошибку вы сюда не припутывайте. Ну, был случай и прошел… Я ведь не хулиган какой-нибудь.

— Знаем, знаем, иначе не доверили бы тебе такого дела… А дело ответственнейшее, необходимое для нашей борьбы… Твоя кандидатура самая подходящая. В Калиновке все знают, что тебя осудили. Этим можно козырнуть перед оккупантами: обижен, мол, советской властью. Они таким лучшие должности дают, больше доверяют.

— Что ж, пускай так… Когда отправляться?

— Сегодня ночью. Иди отдохни, а мы закончим подготовку документов. Все указания получишь перед уходом. Пока не поздно, подумай, на какое дело идешь…

Задумчивым вернулся Андрей в свое отделение. Стали товарищи расспрашивать, зачем вызывали — отмалчивается. Ничего, мол, не случилось, не о чем говорить. А на лице — сосредоточенность, раздумье. Заметив это, Турабелидзе спросил:

— Что сказали — боев ждать?

— Нет, Сандро, не слышал о боях… другое… — неопределенно ответил Андрей.