Спокойный хаос
Шрифт:
Вот именно, кто-то обязательно должен быть в центре всего происходящего, поэтому, что бы ни происходило, это всегда случается именно с ним, все, даже то, что касается других; и только он в состоянии все это понять.
— Да. Сейчас она чувствует себя как за каменной стеной, — продолжает он, — ведь для того, чтобы вернуть ее, я ей обещал не говорить больше на эту тему. Сейчас она прекрасно отдает себе отчет, что может вытворять все, что угодно, вот она и распоясалась, кажется, что она просто с цепи сорвалась. Послушай хоть это, — он снова вычитывает фразы из тетрадки, — «Ой, как ссать
72
Пенящийся алкогольный напиток: белое игристое вино, водка и лимонное мороженое. Здесь: намек на эякуляцию.
Просто фантастично!…
— …и все это за последнюю неделю, Пьетро, и перед разными людьми; единственный постоянный свидетель в таких ситуациях — это я.
— Но ведь ты не знаешь, может быть, она это делает и в твое отсутствие?
— А я тебе говорю, что она разговаривает со мной, все эти вещи она говорит мне. Так думает и психолог, у которой наблюдается мой сын.
— Что за психолог?
— Психолог, она лечит моего сына, я тебе уже говорил, да, что у Саверио появилось много проблем со здоровьем, с тех пор как я расстался с его матерью: у него тик, заикание, аллергии. Сейчас он не разговаривает, а считает. Вот мы и решили показать его психологу.
— Считает? В каком смысле?
— В самом прямом. Вместо того чтобы говорить, он считает. Так мы и оказались у психолога, ну вот, и она, психолог, захотела поговорить, естественно, с нами обоими, и все из-за того, что Саверио больше не говорит ни слова. А позавчера я рассказал о Франческе, и она мне…
— Нет, погоди минутку, извини, — тут уж и я повышаю голос и надеюсь, что он поймет почему. — Что все это значит, что твой сын считает, вместо того чтобы говорить?
— Послушай, да не трави ты мне душу, просто плакать хочется, как только я об этом подумаю. Он не разговаривает, а считает так: «Саверио, как у тебя дела в школе?» — «Семь тысяч шестьсот шестнадцать, Семь тысяч шестьсот семнадцать, Семь тысяч шестьсот восемнадцать…» Театрализация отказа— так его поведение называет психолог.
Театрализация: ну-ка посмотрим, не тот ли это психолог, на глазах у которой позавчера я упал в обморок…
— Он ни одного слова не говорит?
— Саверио? Нет.
— И что, это он со всеми так?
— Да, со всеми.
— И в школе тоже?
— Да.
— И с каких пор?
— Недели две, наверное.
— Ты хочешь сказать, что вот уже две недели он продолжает считать, ведет один и тот же счет?
— Думаю, что да. Вчера по телефону он меня убил цифрами, типа сто тысяч.
Я ошеломлен: он сказал, что это рвет ему душу, что от одной этой мысли у него на глаза наворачиваются слезы, но в действительности он говорит об этом неохотно, как-то отчужденно, как будто речь идет о простуде.
— Психолог что говорит?
— А что она может
Ничего, просто ничего нельзя поделать: Пике намерен говорить только о Франческе. Сколько бы я ни старался направить наш разговор в другое русло, то есть поговорить с ним о его ребенке, он всегда находит зацепку, чтобы вывернуться и снова свернуть на Франческу. Бедный Саверио может считать хоть до миллиарда, но внимание этого типа ему не завоевать…
— …все эти вещи она говорит мне. Она придумала этот способ, чтобы выказать мне свою агрессивность — эта ее агрессивность пугает и ее саму, она ее отторгает, она старается подавить ее — чтобы посмотреть, как к этому отношусь я, не приму ли эту ее агрессивность, по крайней мере, я.
— Ты имеешь в виду Франческу?
— Да.
— А зачем ей это?
— Чтобы испытать меня. Чтобы понять, люблю ли я ее по-настоящему.
Неожиданно, даже не взглянув на часы, он решает, что уже поздно, берет в руки чек, мельком бросает на него взгляд и кидает на стол две монеты в два евро.
— У нее это от неуверенности, — добавляет он, — она боится потерять меня.
— Тебе это психолог сказала?
— Да, то есть нет, по правде говоря, психолог только задавала мне вопросы и слушала. Но, отвечая на ее вопросы, я понял, что Франческа меня испытывает, понимаешь? Она хочет знать, приму ли я ту ее часть, которую она отвергает. Я это понял и сказал психологу, а она мне ничего не возразила, значит…
Он старательно приглаживает волосы и, страшно щелкая суставами, встает на ноги. Я тоже поднимаюсь, а он уже идет к школе.
— Эй, твоя тетрадка… — кричу я ему вслед.
Он останавливается, смотрит на меня, потом переводит взгляд на черную тетрадку, оставшуюся лежать на столе.
— О-ой! — восклицает он и, в два прыжка добравшись до нашего столика, хватает тетрадку. Подошла официантка, она забирает деньги и убирает со стола. Пике словно не замечает ее, я прощаюсь с ней, ведь и с ней я уже успел познакомиться. И ее зовут Клаудия. Однажды она у меня спросила, не могу ли я ей посоветовать какую-нибудь хорошую школу актерского мастерства.
— Не хватало еще потерять ее, — говорит Пике, запихивая тетрадку в задний карман джинсов.
— Это психолог тебе посоветовала записывать все, что она говорит? — спрашиваю я.
— Нет, это моя идея.
— А зачем тебе это?
Он снова шагает к школе, а я иду позади него.
— Пьетро, Франческа больна, — произносит он мрачным тоном. — Пока она даже говорить об этом не желает, но рано или поздно ей придется лечиться. Когда она решится на лечение, все, что записано в этой тетрадке, очень даже пригодится.