Спокойный хаос
Шрифт:
Он берет со столика пачку сигарет и достает одну сигарету, сует ее в рот, но не зажигает. Смотрит на меня внимательно.
— Франческа? — спрашиваю я.
— А кто же еще? — почти вскричал он. — У нее сейчас что-то вроде обострения. Ты только послушай: — читает из тетрадки — «Смотри, какие у нее жирные волосы, иначе бы она не завязывала конский хвост». В субботу вечером мы забежали на минутку в магазин «Hi-Tech», и там одна продавщица обратилась к нам, спросила, что нас интересует. Естественно, у нее был конский хвост.
— И что она на это сказала?
— Кто, продавщица?
Он
— А что еще ей оставалось сказать? Она сказала то же, что и мы с тобой: «Простите, что вы сказали?»
— А Франческа?
— А Франческа ответила, — он снова что-то там читает в тетрадке, — «Ничего. Спасибо. Мы зашли просто посмотреть».
Он еще раз глубоко затягивается, на его лице появилось непонятное выражение: трудно разгадать, внимание это или что-то другое.
— Что ж, вы снова сошлись, по крайней мере, — прокомментировал я. — В последний раз, когда мы с тобой виделись, ты мне сказал, что она ушла из дома.
Ну вот, словно воскрешенная моими словами, в глазах у него заплясала жестокая паранойя. И снова мы в саванне, и на каждом шагу нас подстерегают опасности любого рода.
— Она вернулась, потому что я на коленях умолял ее об этом, Пьетро, — прошептал он, — я попросил у нее прощения, ясно тебе, я — у нее, и обещал ей, что никогда больше не затрону эту тему. Вот она и вернулась.
— И ты сдержал свое слово?
— Конечно, если бы хоть раз я осмелился сказать ей хоть полслова, она бы ушла от меня навсегда. Но теперь я решил записывать, я записываю все, что она говорит.
Он сжал в руках свою черную тетрадку, кажется, это хоть как-то его успокаивает. Может быть, мне еще удастся прекратить разговор на эту тему и спросить у него, как это так получается, что он приходит сюда откровенничать со мной, а в офисе называет меня хитрожопым. Но, по правде говоря, выпады его Франчески возбуждают мое любопытство намного больше, и его лицо, землистого цвета, обезображенное лезвием тревоги, предупреждает меня о том, что он приготовился поведать мне грандиозные вещи.
— Я изучаю это явление, Пьетро: этот совершенный в своей простоте механизм. Знаешь, я понял, что она может сказать любую гадость, но, в конце концов, все склонны считать, что ослышались…
Он закрывает тетрадь и выбрасывает окурок сигареты.
— Весь секрет в том, что она этого в себе не замечает. Именно поэтому так безукоризненно функционирует этот механизм: вот в чем вся прелесть; Франческа красивая, а красота очаровывает. Ты помнишь Франческу, помнишь, как она выглядит, да?
— Да.
— Ведь ты помнишь, какая она роскошная баба?
Бум! Да, она действительно красива, но не настолько, как ему кажется. Например, у нее слишком длинные передние зубы, ортодонты называют этот недостаток «глубоким прикусом». Я обратил на это внимание, потому что и у Клаудии такие же зубы, поэтому через год, через два ей на зубы наденут скобки.
— Да.
— Ты бы смог ее себе представить? Мог бы ты вообразить себе ее лицо, выражение ее лица, когда она говорит
— Да.
— Я имею в виду именно ее лицо. Как она улыбается, как искрятся при этом ее глаза…
Я понял: он хочет, чтобы я сказал «нет».
— Не знаю, наверное, нет. Я видел я ее только два-три раза.
Он горестно качает головой, смотрит себе под ноги.
— Э-эх-х!.. Тогда тебе не понять. Ты не сможешь себе это вообразить.
Потом снова внимательно глядит на меня, выражение его лица меняется, и я подозреваю, что его осенила какая-то идея.
— Но ты ведь можешь представить кого-нибудь другого, — начинает он с неожиданным энтузиазмом. — Давай сделаем так: попробуй представить лицо какой-нибудь девушки, которую ты очень хорошо знаешь.
— Зачем?
— Чтобы ты осознал.
— Да я и так прекрасно все осознаю.
— Нет, Пьетро, эта история с Франческой для тебя только россказни, только пустые слова, я же хочу, чтобы ты, по возможности, увидел это воочию. Иначе тебе никогда не понять, в каком кошмаре я живу. Давай, подумай о какой-нибудь клевой бабенке, которую ты знаешь, представь себе…
Он все еще не сводит с меня свой донельзя наэлектризованный взгляд, зрачки у него расширились до такой степени, что и радужки-то не видно. Может быть, он нюхает кокаин? Может, он его нанюхался сегодня утром, полчаса назад, до того как прийти ко мне?
— Ладно тебе выдрючиваться, — настаивает он, — чего тебе стоит?
К черту, он прав: чего это мне стоит? Ведь теперь уже я точно не смогу у него спросить, почему он снова стал говорить обо мне плохо.
— Мне нужно подумать о красивой девушке, которую я знаю?
— Да, но по-настоящему красивой.
— Готово.
— Как ее зовут?
Это, однако, к делу не относится. Какое такое обезьянье любопытство заставило его задать мне этот вопрос?
— Я должен знать ее имя, чтобы хоть как-то ее называть, пока я буду вводить тебя в курс дела, — добавляет он, заметив мое напряжение. — Меня не интересует, кто она такая, назови мне только ее имя.
— Марта.
— О'кей, Марта. А сейчас представь такую сцену. Ситуация такова: твоя Марта сидит с друзьями в ресторане. Этот ресторан совсем недавно открылся, и его хозяин — друг одного из ее друзей и, между нами говоря, гомосексуалист, что немаловажная деталь. Хозяин ресторана приближается к их столу и спрашивает как им понравился кулателло [71] с шербетом из пармезана, это блюдо, которое они только что попробовали. Он задал этот вопрос всей компании, но по странному стечению обстоятельств смотрит именно на нее, и ей поневоле приходится отвечать ему, она ему отвечает — тут он смотрит в тетрадку — «Замечательно, очень вкусно, передайте мои комплименты шеф-повару». Но хозяин не понял: «Простите, что вы сказали?» — спрашивает он. «Очень вкусно, — повторяет Марта, — мои комплименты шефу». О'кей? Ты представляешь эту сцену?
71
Ветчина высшего сорта, изготовляемая из верхней задней части свиной туши.