Спор о варягах
Шрифт:
Крамольность проблематики осознавалась тогда на всех уровнях исторической науки, и редакция Вестника Московского университета не скрывала обеспокоенности по поводу поступивших в портфель материалов, но рекомендация кафедры археологии была решающей, и статьи Пушкиной (1972) и Петрухина (1975) с выводами о скандинавской принадлежности исследованных комплексов увидели свет в журнале МГУ. Показательным в этом отношении является и письмо, направленное уже в 1984 г. в редакцию Вестника МГУ одним из историков по поводу небольшой заметки Пушкиной в этом журнале о бронзовом идоле из Черной могилы (1984). В письме недвусмысленно давалось понять, что автор заметки «продался за 30 сребренников».
В целом тематика Смоленского семинара была шире «норманнской проблемы», но интерес к ее археологической составляющей сохранился на
протяжении длительного времени, что нашло отражение и в направленности ряда дипломных работ,
Конечно, и В. Т. Пашуто, и Д. А. Авдусин не уставали повторять, что цель исследований в области норманнской проблемы —укрепление позиций анти-норманизма. Но Пашуто исспедовал летописную легенду о призвании варяжских князей и продемонстрировал, что в ее основе лежит не сочинительство летописца, а исторический «ряд» — договор, который заключали древнерусские города с князьями (Пашуто 1970). Д. А. Авдусин занимался конкретными проблемами принципов выделения скандинавских комплексов (Авдусин 1974). «Антинорманизм» обоих исследователей, однако, заключался не в стремлении обойти или закамуфлировать норманнскую проблему, а в желании противостоять радикальным и реваншистским течениям в антисоветской идеологии, наследовавшим нацистское убеждение в расовой неспособности славян создать цивилизованную государственность. Построения самого Д. А. Авдусина, только приступавшего, по рекомендации А. В. Арциховского, к изучению Гнёздова после Отечественной войны, отличались радикализмом — отрицанием скандинавского происхождения некоторых категорий вещей в статье 1949 г. о «варяжском вопросе», но он отказался от этого огульного отрицания в последующих работах, чему способствовала первая инициированная им дискуссия по норманнской проблеме, в которой приняли участие Т. Арне и А. В. Арциховский (см. Арциховский 1966). Следует отметить, что этот радикализм никогда не переходил у Авдусина в форму официозной в послевоенные годы «борьбы с космополитизмом», представлениями о каких бы то ни было положительных влияниях извне — сам Д. А. Авдусин судовлетворением вспоминал, что дал положительный внутренний отзыв на книгу Г. Ф. Корзухиной о русских кладах (1954), ставшую основой для последующего исследования международных связей русской средневековой культуры.
Особую роль в обсуждении норманнской проблемы должен был сыграть 1-й Международный симпозиум (задуманный еще знаменитым датским славистом А. Стендер-Петерсеном), который должен был состояться в Университете Орхуса в Дании в октябре 1968 г. Из-за чехословацких событий большая часть восточноевропейских участников не смогла присутствовать, но тексты докладов были разосланы заранее и опубликованы (Уагапдтап ргоЫетз. СорепНадеп, 1970). Д. А. Авдусин представил доклад о материальной культуре древнерусских городов на примере преимущественно Новгорода — о находках скандинавского происхождения речи практически не было (они до сих пор представлены в собственно новгородских материалах относительно незначительным числом, сосредоточены на Городище), но Авдусину важно было продемонстрировать самостоятельное развитие древнерусского города. Скандинавской проблематике специально были посвящены доклады А. Н. Кирпичникова о связях Руси и Скандинавии по данным клинкового оружия, 0. И. Давидан продемонстрировала богатый скандинавский материал, происходящий из раскопок в Ладоге.
Очередная дискуссия по норманнской проблеме состоялась после поездки Д. А. Авдусина в Норвегию в 1968 г. и публикации им статьи «Смоленск и варяги по археологическим данным» в «Норвежском археологическом обозрении». Тогда Авдусин еще отрицал наличие синхронного курганам поселения в Гнёздове, считал, что там хоронили по славянскому обычаю на речных путях жителей широкой округи, скандинавских комплексов насчитывал 2-3 десятка, что давало не больше 3-4 % от общего числа исследованных курганов. Принявший участие в дискуссии Л. С. Клейн настаивал на подсчетах, предложенных им с соавторами в статье 1970 г.: процент следует подсчитывать не от общего числа курганов, а в сравнении с другими этнически определимыми комплексами, тогда содержание норманнских погребений возрастет как минимум до 10%. Корректировка была существенной, большая часть гнёз-довских курганов малоинвентарна, и под полусферической насыпью мог быть погребен как славянин, так и скандинав.
Нужно сказать, что Д. А. Авдусин с особым интересом относился к специфике славянского обряда, его традиционной «бедности»: на семинаре выступали специалисты не только из России (из славистов Д. А. Авдусин особенно ценил И. П. Русанову), но и из Чехословакии — профессор Боржевой Достал и другие; обсуждались, в частности, моравские истоки гончарной керамики «гнёздовского типа», некоторым участникам семинара удалось съездить в Моравию на раскопки великоморавских городищ. При этом Д. А. Авдусин не был адептом славянской автохтонности в Верхнем Поднепровье, сомневался в славянской принадлежности смоленских длинных курганов, подчеркивая наличие балтских элементов в их инвентаре (вслед за Е. А. Шмидтом).
Так или иначе, углубленное исследование разнообразных источников по норманнской проблеме шло параллельно в Москве и Ленинграде. В 1968-1970 гг. участники семинаров МГУ и ЛГУ регулярно встречались на Всесоюзных археологических студенческих конференциях в Москве, в течение которых шел активный обмен информацией, в основном в неформальной обстановке. Интересно, что иногда происходило естественное «дублирование» тем научных студенческих работ — так случилось в 1969 г., когда оказалось, что погребальный обряд Бирки стал предметом изучения Глеба Лебедева в ЛГУ и Тамары Пушкиной в МГУ.
Позже регулярные встречи происходили во время скандинавских конференций, где археологические секции были самыми многочисленными и представляли обилие нового материала, а дискуссии затягивались далеко за пределы отведенного регламента. Иногда они бывали чрезвычайно бурными, особенно между москвичами и ленинградцами, в нескольких случаях, когда в них принимал участие Д. А. Авдусин, достаточно резкими.
Очевидной стала необходимость координации исследований определенных категорий источников, в частности — рунических граффити на монетах и других предметах, которой занималась Е. А. Мельникова. В 1976 г. на истфаке ЛГУ было проведено совещание «Северная Русь и ее соседи», где, по не лишенному ехидства замечанию И. В. Дубова, доклады по собственно норманнской проблеме представили москвичи. Здесь же выяснились определенные различия в подходах к проблеме: И. В. Дубов отказывал скандинавским овальным фибулам в функции этнического индикатора на том основании, что их было обнаружено слишком много в Тимеревском комплексе. Относительное количество скандинавов (если не допускать, что женщины путешествовали в одиночестве) на некоторых дружинных памятниках явно превышало даже то число, которое отводилось им в процентах, предложенных Л. С. Клейном, Г. С. Лебедевым и В. А. Назаренко в статье 1970 г. (ср. Петрухин 1983: 178).
Определенным этапом в сотрудничестве специалистов разных областей стали подготовка к изданию и комментирование знаменитого труда Константина Багрянородного «Об управлении империей» (в рамках издаваемой по инициативе В. Т. Пашуто древнейших источников по истории СССР). «Русскую главу» должны были комментировать Е. А. Мельникова и В. Я. Петрухин. В комментариях приходилось затрагивать «священную корову» всех направлений анти-норманизма — происхождение самого названия «Русь», поскольку Константин противопоставлял русский язык славянскому, а приводимые им русские слова обнаруживали очевидное скандинавское происхождение. Поминать о скандинавском происхождении имени «Русь» было нельзя — в официозной трактовке оно должно было быть местным, происходить от киевской речки Рось и т. п., в крайнем случае — славянским, увязываемым со славянским населением балтийского острова Рюген (или населением Ругиланда на Дунае, в соответствии со средневековой немецкой этимологией). Кто угодно — лишь бы не скандинавы аутентичных источников (в том числе Начальной летописи)!
Первое издание Константина вышло уже в 1989 г. (под редакцией Г. Г. Ли-таврина и А. П. Новосельцева), но официозная цензура к тому времени была повержена перестройкой. Казалось, что идеологические табу были сняты уже раньше: параллельно с комментированием Константина те же Мельникова и Петрухин готовили к изданию перевод старой книги польского академика X. Ловмяньского «Русь и норманны», изданного по инициативе В. Т. Пашуто в 1985 г. (под редакцией В. Т. Пашуто и В. Л. Янина). В пространных комментариях к книге был дан критический анализ устаревших трактовок, в том числе возведения руси к пресловутому великанскому народу хрос Захарии Ритора, поселенному им уже в VI в. между псеглавцами, карликами и амазонками (этой трактовки придерживались до последнего времени Б. А. Рыбаков и В. В. Седов, снявший упоминание этого монстра как «предка Руси» лишь в последней книге о славянах). Наиболее оправданной комментаторы признавали традиционную лингвистическую трактовку (никем всерьез не оспоренную), возводящую имя «Русь» к древнескандинавскому обозначению дружины гребцов, усвоенному при посредстве финнов — летописной чуди (к тому времени исследованы были многочисленные дружинные курганы, содержавшие сожжение в ладье, или ладейные заклепки).