Спор об унтере Грише
Шрифт:
Но так как сейчас он был одет совсем по-иному, отнюдь не в свой обычный костюм адвоката; так как его живот был охвачен поясом с кобурой для револьвера и кинжалом, а серый цвет его костюма эффектно оттенялся голубым суконным с красной оторочкой прямоугольником на вороте; так как, кроме того, его головной убор заканчивался металлическим острием, а ноги в блестящих коричневых кожаных крагах торчали перед стулом, словно удивляясь самим себе, — то такое праздное времяпрепровождение казалось ему естественным. Впервые в своей жизни он располагал неограниченно свободным временем.
Над Мервинском стоял нежный, сияющий майский день. Это было в пятницу, в половине шестого. Уже около получаса военный судья сидел с книгой в покойной позе у окна, то неторопливо прочитывая страницу, то отвлекаясь на несколько минут и снисходительно поглядывая на воробьев, затеявших купанье и драку в дождевой воде. Над хаосом крыш подымались, уходя в живительный воздух, церковные купола цвета старого золота.
Познанский со своими неимоверно толстыми очками и круглыми глазами навыкате напоминал лысого фавна: высокий лоб, выпуклый череп с остатками белокурых волос на висках, короткие ноги, большой живот. Он сидел и читал. Постепенно он перевез сюда часть своей библиотеки, в первую очередь, все издания на тонкой бумаге; вдали от своего бюро и развлечений этот холостяк безгранично наслаждался книгами. У него был разносторонний, изысканный, чуткий ко всему новому вкус.
На этот раз он держал перед самым носом маленький томик в темно-синей коже — английское издание «Путешествий Гулливера», впивая маленькими глотками язвительную иронию великого ирландца. Умный читатель, умеющий читать между строк, — он черпал в книгах столько безотрадных истин о несовершенствах человеческого общества, что грудь его переполняли жалость, гнев или смех.
В данную минуту он как раз читал в главе «Путешествие в Лапуту» о прожектерах и мечтателях. В его голове бродили вперемежку разные мысли. «Большую часть своего времени солдат проводит в бесплодном ожидании», — вспомнил он вдруг. В его памяти всплыли и другие солдатские прибаутки, вызывая полуироническую, полувеселую улыбку. «Не суйся к начальству, пока тебя не позвали». Вот его, Познанского, и позвали. Старик обычно бывает точен. Но если он опоздает, то я не поспею к молитве «Леходауди» в хасидской синагоге.
Он привык встречать субботу в одном из многочисленных молельных домов еврейского городка Мервинска. Да и вообще в пятницу вечером у него начиналась суббота, когда он не курил, не писал и подчинял свои служебные обязанности строгим требованиям еврейского ритуала. Ибо, он уважал правила жизни, продержавшиеся полторы тысячи лет, и был, несмотря на большое свободомыслие, убежденным, правда очень снисходительным в отношении других, правоверным евреем.
В комнату вошел Водриг, денщик фон Лихова, и осведомился, не желает ли господин военный судья курить. Его превосходительство, несомненно, будет очень рад, если господин военный судья соблаговолит в ожидании его выкурить сигару.
Познанский, улыбнувшись, сказал:
— Правильно, господин Водриг, вот видите, как можно позабыть о самом важном. Я сижу тут, уткнувшись в книгу, и чувствую все время, что мне чего-то не хватает, и вдруг вы наводите меня на верную мысль. — Он вынул из кармана мундира кожаный портсигар.
Водриг — ему уже далеко за сорок пять, — человек с седой головой и черными добродушными глазами на круглом лице, возразил:
— Ну, тогда его превосходительство, наверно, будет недоволен, если господин военный судья, находясь у нас, станет курить собственные сигары.
Доктор Познанский хитро подмигнул ему:
— Весьма возможно, господин Водриг, его превосходительство очень гостеприимен. Кстати, мы оба курим одни и те же сигары. Принесите мне одну из этих длинных черных бразильских с красным ободком. У них такое благозвучное название: «Шиповник», если не ошибаюсь. Надо надеяться, что это не намек на то, что сигары изготовляются из листьев шиповника.
Водриг приносит на подносе бутылку коньяку и ящик сигар.
— Конечно, я потчую не всякого посетителя, поджидающего здесь, в приемной. И уж конечно не господина ротмистра Фаласса, которого его превосходительство терпеть не может. Да, так вот и научаешься распознавать людей, — прибавил он задумчиво. — Если бы мне не жилось здесь так хорошо и если бы его превосходительство не уговаривал меня не оставлять его, я уже мог бы быть дома. Я давно достиг предельного возраста, а ведь, господин военный судья, не так-то легко старому человеку, у которого к тому же и дома есть кое-какой достаток, околачиваться здесь и заниматься уборкой… Теперь, когда топка печей прекратится, еще куда ни шло, но, — и он призадумался, — хотел бы я знать, какой вообще смысл переживать все это?
Доктор Познанский, держа на коленях раскрытую книгу, закурил, попыхивая сигарой; денщик подал ему огонь — старую пожелтевшую зажигалку, — фитиль, вправленный в ружейный патрон; русские военнопленные мастерили и продавали их в большом количестве.
— Да, господин Водриг, — сказал он, — смысл всего этого покрыт мраком неизвестности, поверьте мне. Но что еще удивительнее: человек так устроен, что обойтись без смысла не может. Вы ищете смысла, и я ищу смысл, герои в книгах тоже ищут его. А если человек не может обойтись без смысла, то, наверно, в один прекрасный день этот смысл так или иначе отыщется или будет установлен.
Водриг подумал, а потом сказал:
— Почему о таких вещах можно говорить с господином военным судьей и с господином обер-лейтенантом Винфридом и даже с его превосходительством, а вот с попами об этом не заговоришь? Если вы с такими сомнениями обратитесь к кому-нибудь из фронтовых священников — их здесь достаточно путается, — то у них сразу становятся бессмысленные, рыбьи глаза, и они начинают сыпать изречениями из библии и катехизиса. Кроме того, они поучают: сомнениям не должно быть места! Но что же еще остается делать, как не сомневаться? Что-то неладно тут, господин член военного суда!
— Дорогой господин Водриг, ведь этим служителям господа бога гораздо труднее, чем нам: они связаны своими текстами.
Водриг, одетый в солдатскую куртку, выразительно покачал головой.
— Что-то тут неладно. Уверяю вас, даже те из них, которые хоть чего-нибудь стоят, это прекрасно чувствуют. С одной стороны: возлюбите врагов ваших, с другой — пулеметы и минометы и гаубичные снаряды, что-то тут не так!
Военный судья, как тактичный гебраист, не высказывает вслух своего одобрения: это ему не подобает. Кроме того, он питает слишком большое уважение к уму и серьезной пытливости средних, обыкновенных солдат, чтобы позволить себе, из духовного высокомерия, отделаться успокоительными или шутливыми фразами. К счастью, шум и гудение подъезжающего автомобиля прекращают дальнейшую беседу.
— Кажется, кто-то приехал, господин Водриг, — говорит Познанский, осторожно положив сигару на пепельницу. — Как-нибудь еще побеседуем с вами в другой раз.
— Да, — сказал Водриг со все еще отсутствующим, хотя и обращенным к собеседнику взглядом. — Если бы вы и не величали меня «господином Водригом», все равно чувствуешь, что имеешь дело с хорошим, искренним человеком, — и побежал вниз по лестнице, чтобы помочь его превосходительству снять шинель.
Фон Лихов так и пышет свежестью. Он соснул с полчасика после обеда на кровати батальонного командира и, безусловно, поспел бы к назначенному времени домой, если бы на каком-то перекрестке не застрял посреди обоза крестьянских телег сошедший с рельсов локомотив узкоколейки. Потирая весело руки, он описывает военному судье суматоху, крики возчиков — только благодаря спокойствию железнодорожной команды, быстро поставившей на рельсы это маленькое чудовище, все наладилось.