Спор об унтере Грише
Шрифт:
Винфрид с сожалением смотрел на старого генерала, которого в войсках называли не иначе, как «старина Лихов». Автотранспорт для отпускников! — думал Винфрид. Старый, наивный чудак! Если здесь и в самом деле снова заварится каша, то дай бог, чтобы хватило самых необходимых средств транспорта для переброски орудий и людей в угрожаемые места фронта. Антанта задаст нам работы там, на Западе, откуда я прибыл и где в кровавом бою у Позьерского кладбища заработал вот эту штучку, — он как бы ощутил прикосновение к телу железного креста первой степени, приколотого к мундиру. И если только там, в Петербурге, военным властям удастся прибрать к рукам милейшего Керенского, тогда — помилуй бог всех этих бедных солдат. Конечно, если это чудовище Шиффенцан не придумает в тылу какого-нибудь нового фортеля. Автотранспорт! Вам, ваше превосходительство, следовало бы ознакомиться с тем, во что превратились весной дороги, и взглянуть, как копошатся наши землекопы по колено в грязи, а воз и ныне там.
— Что там еще на сегодня? — спросил его превосходительство. — Стрельба по русским! — внезапно заговорил он, не дожидаясь ответа и зажигая слегка дрожащей рукой большую коричневую сигару. — Знаешь ли ты, Пауль, сколько у русских убито с начала войны?
Обер-лейтенант не знал.
— Я тоже не знаю, — сказал фон Лихов. — Но уж никак не меньше, чем миллион сто тысяч, боже милостивый, — пробормотал он, — в тысяча восемьсот семидесятом году, будь у нас миллион, мы положили бы в карман всю Францию. А теперь такое количество людей выбыло из строя у одних только русских. — И он скорбно покачал головой. Затем вновь вернулся к очередным работам. — Какие же еще дела?
Пауль Винфрид вынул из папки приговор, который вчера вечером был представлен на утверждение из дивизионного суда, и молча положил его перед начальником. Дивизионный генерал, начальник самостоятельной оперативной группы, является одновременно верховным судьей и в этом качестве — заместителем кайзера, который, в свою очередь, олицетворяет собой божество и провидение.
Фон Лихов углубился в донесение: смертный приговор шпиону, некоему Илье Павловичу Бьюшеву, который, как ясно показало следствие, виновен в том, что в течение определенного срока с целью шпионажа скрывался в германском тылу. Генерал насупил белые узкие брови и вместо того, чтобы взять ручку, которую протягивал ему обер-лейтенант Винфрид, отодвинул бумагу и сказал:
— Нет, благодарствую, не хватало еще с утра покойников! Не желаю. Кто вел это дело?
Взглянув на подписи на бумаге, лейтенант Винфрид сказал:
— Военный судья Познанский.
— Познанский? — повторил генерал. — Это человек надежный. Еврей, но дельный парень. Пусть сам доложит мне. Прикажи ему явиться сегодня после обеда, отложим это, — сказал он, возвращая лейтенанту документ. — Ну, что еще у тебя в запасе?
Обер-лейтенант Винфрид всегда в душе восхищался своим дядей. Внешне это находило выражение в приветливых взглядах и в энергичном похлопывании — когда это позволяли внеслужебные отношения — по широким от подложенной ваты плечам старого генерала. И он решил устроить сегодня его превосходительству, по возможности, хорошее утро. Собственно говоря, на сегодня предполагался смотр, на котором настаивал начальник санитарной части дивизии: он принял в свое ведение новые тифозные бараки, рассчитывая получить за это еще один орден, которого ему уже давно не хватало для его коллекции. Но вместо этого лейтенант Винфрид спокойно предложил:
— Надо испробовать новые деревянные мостки, проложенные вплоть до позиций. Сегодня чудесное утро.
Он знал, что его превосходительство фон Лихов любил бывать на позициях, где в закрытых бараках находились резервы, а впереди, в окопах, в грязных хлюпающих ямах, были расположены действующие части. Генерал в глубине души скорбел по поводу порядка, который, к величайшему удовольствию штабов и командующих, был создан позиционной войной: чем выше были командные инстанции по рангу и возложенной на них ответственности, тем глубже в тылу находились их ставки.
Из-за всех этих странностей старый генерал слыл среди других лиц командного состава выжившим из ума (или, как говорят баварцы, «порченым»). Ведь благополучие дивизий, бригад, полков и артиллерийских частей не находится в прямой зависимости от сохранения драгоценной жизни начальствующих лиц. Даже странно, что этот старомодный ворчун сражался с успехом в составе войсковых соединений, в которые включалась его дивизия, и одерживал на своем участке победы.
— Превосходно, мальчик, — сказал генерал, вздохнув с облегчением. — А я думал, что у тебя сегодня опять в запасе для меня хлористая известь, нужники или банки с консервами. Но это неизбежно, — продолжал он, с видимым удовольствием размышляя вслух, — банки с консервами и хлористая известь важнее, чем добрая треть всей этой писанины, которую мы извергаем здесь, важнее всех этих цейхгаузов, лазаретов, депо, сестер милосердия и прочей дребедени, включая сестру Барб и сестру Софи.
— Понятно, — сказал обер-лейтенант Винфрид, щелкая каблуками и усмехаясь уголками глаз. — Итак, я прикажу закладывать!
— Прикажи закладывать, мальчик, — сказал Лихов, имея в виду большой серый дорожный автомобиль в пятьдесят лошадиных сил, который стоял для него наготове в сарае. — А дорогой ты доложишь мне положение на фронте. Есть ли новые донесения?
— Да, новых донесений достаточно. Но лучше заняться ими около полудня, следя по карте. В общем, нового пока мало, но на западе назревает кое-что.
— Итак, после обеда, в пять, Познанский, — повторил его превосходительство и позвонил, чтобы старый денщик Водриг подал ему шинель.
Серый автомобиль с белым в красно-черной рамке флажком командира дивизии у радиатора с резвостью гоночной машины мчался, сверля длинным носом воздух, навстречу ветру, к линии покрытого мелкими волнами облаков горизонта, который, словно играя, удалялся от машины.
К металлическому жужжанию мотора время от времени примешивалось резкое гудение рожка. Вода, стоявшая на дороге, каскадами вздымалась вверх по обе стороны машины, и воздушные волны с силою вихря смыкались за нею. Генерала легко было распознать: на обшлагах его шинели и на фуражке выделялись ярко-красные нашивки офицера высокого ранга.
Рядом с ним Пауль Винфрид в стальном шлеме и в одноцветной серой одежде казался олицетворением военного времени. Они оба — каждый по-своему — хранили в каком-то уголке мозга отложенный исполнением смертный приговор.
Дивизия Лихова занимала раскинувшийся широкой дугой участок восточного фронта, соприкасавшийся на севере с баварским армейским корпусом, а на юге — с австрийским.
На правом крыле ее находились смешанные войсковые соединения, в которые, с целью «более тесного контакта» были включены и германские и австрийские батальоны. На самом же деле босняки и словенцы должны были находиться под надзором прусских рот. Штаб дивизии находился на расстоянии свыше ста километров от той линии, которую можно было в последнее время рассматривать как фронт.
Штабы бригад, полков, артиллерийского управления, офицеры химической службы и офицеры связи, начальники санитарных управлений, высшее начальство саперных частей, аэро- и радиослужбы, обозных парков, дорожного строительства — все они были размещены на постоянных стоянках в небольших городах и деревнях. Им необходимы были подъездные пути к той прифронтовой зоне, где скучились солдаты и офицеры разных частей: телеграфисты, шоферы, строители дорог, мотоциклисты, конные ординарцы.
В то время как автомобиль пробирался вперед через леса, через широкие унылые коричневые равнины, прорезанные лужицами, в которых отражалось золото голубого мая, пред ними постепенно, словно веер, раскрывался весь организм армейской группы с телеграфными проводами вместо нервов и дорогами вместо мускулов; организм, созданный из сочетания металла, земли и человеческих масс.