Спортивный журналист
Шрифт:
– Все еще зябко, – говорит она вполголоса, но твердо, когда подходит ближе; руки Экс глубоко засунуты в карманы плаща.
Я люблю этот голос. Можно сказать, его-то я первым делом и полюбил: резкие гласные уроженцев Среднего Запада, сжатый, словно отполированный ледниками синтаксис. Голос, которому известен минимум достаточного, – на этот минимум он и опирается. Я вообще всегда больше любил слушать женщин, чем мужчин.
На самом-то деле я часто задаюсь вопросом: а мой голос, как звучит он? Производит ли впечатление убедительного, правдивого? Или это голос якобы искреннего, пропитанного фальшью бывшего мужа, от которого только и жди неприятностей? У меня есть по-настоящему мой голос – искренний, неопределенно провинциальный,
Экс прислоняется к изогнутому каменному надгробию человека по имени Крейг – на безопасном расстоянии от меня, – поджимает губы. До этой минуты я холода не замечал. Но после ее слов почувствовал, как он пробирает меня до костей, и пожалел, что не надел свитер.
Эти предрассветные встречи придумал я, в теории они представляются самым подходящим для таких людей, как я и Экс, способом разделить нашу еще уцелевшую близость. На деле приятного в них не больше, чем в повешении, и вполне вероятно, что со следующего года мы от них откажемся, – впрочем, мы думали так и в прошлом году. Дело просто-напросто в том, что я не умею скорбеть – и Экс не умеет. Нет у нас потребных для этого слов и черт характера, а потому мы проводим наши встречи, просто разговаривая о том о сем, что не всегда разумно.
– Пол упомянул о нашем вчерашнем рандеву? – спрашиваю я.
Моему сыну Полу десять лет. Прошлым вечером я неожиданно увидел мальчика на темной улице перед его домом – мать была внутри, ничего об этом не знала, а я притаился снаружи. Мы поговорили о Ральфе, о том, где он сейчас и как можно попробовать с ним связаться, – в итоге, уезжая от дома, я почувствовал себя лучше. В принципе, мы с Экс договорились, что я не буду тайком подбираться к дому, но тут была другая история.
– Он сказал мне, что папа сидел в темной машине, наблюдая за домом, как полицейский. – И Экс смотрит на меня с любопытством.
– День вчера был какой-то странный. Но закончился совсем неплохо.
Хотя «странный» – это очень слабо сказано.
– Мог бы зайти. Тебе всегда рады.
Я победительно улыбаюсь:
– В следующий раз. Непременно.
(Иногда мы совершаем странные поступки и объясняем их случайностью, совпадениями, мне и на этот раз хотелось, чтобы она поверила в совпадение.)
– Я даже гадать принялась, может, что-то не так, – говорит Экс.
– Нет. Я его очень люблю.
– Ну и хорошо, – соглашается Экс и вздыхает.
Я говорил сейчас голосом, который мне нравится, моим настоящим голосом.
Экс достает из кармана пакет для сэндвичей, а из пакета сваренное вкрутую яйцо и начинает чистить его, бросая скорлупу в пакет. Сказать нам друг дружке, в сущности, нечего. Не реже двух раз в неделю мы разговариваем по телефону, все больше о детях, которые приходят ко мне после школы, пока Экс занята на тренировке. Временами я натыкаюсь на нее в очереди к кассе продуктового магазина или усаживаюсь за соседний столик в кафе «Август» и мы перекидываемся несколькими словами поверх спинок кресел. Стараемся оставаться современной распавшейся семьей. А здесь встречаемся лишь в память о прежней, утраченной нами жизни.
И все-таки это хорошее время для разговора. В прошлом году, к примеру, Экс сказала, что, если бы ей пришлось еще раз прожить жизнь, она, наверное, не спешила бы выходить замуж, а попробовала пробиться в турнир ЛПГА. [1] В 1966-м, сказала она, отец предлагал ей денежную поддержку, – я от нее об этом раньше не слышал. Насчет того, вышла бы она за меня в свое время или нет, ничего сказано не было. Зато было – о том, как ей хотелось, чтобы я закончил роман, она полагает, что тогда многое переменилось бы к лучшему, – меня это удивило. (Позже она взяла эти слова назад.) А еще она заявила, без какого-либо осуждения, что считает меня нелюдимым, и я удивился снова. Сказала, что я обзавелся за годы моей жизни горсткой не нужных мне друзей (это неверно) и мало к чему относился серьезно, разве что к ней. Ну и к нашим детям. К спортивной журналистике и к моей потребности вести жизнь рядового гражданина. И это, по ее мнению, сделало меня уязвимым – в том, что касается неожиданностей. А все потому, считает она, что я плоховато знал своих родителей, учился в военной школе и вырос на Юге, где полным-полно иуд, тех, кому есть что скрывать, да и просто людей ненадежных, – я соглашаюсь с ней, хоть ни одного такого ни разу не встретил. Это, говорит Экс, результат исхода Гражданской войны. Гораздо лучше вырасти, вот как она, в местах, не имеющих легко различимого характера, там, где нет ничего неоднозначного, способного запутать тебя или все усложнить, и единственное, о чем всерьез думают люди, – это погода.
1
Женская ассоциация профессиональных гольфисток (Ladies Professional Golf Association). – Здесь и далее примеч. перев.
– Скажи, как по-твоему, ты часто смеешься в последнее время?
Она заканчивает чистить яйцо и опускает пакет в глубокий карман плаща. Про Викки ей известно, со времени нашего развода у меня были одна-две женщины, о которых дети наверняка ей докладывали. Но Экс навряд ли думает, что они коренным образом изменили положение, в котором я оказался. И возможно, она права. Так или иначе, я рад этому вроде бы задушевному, откровенному, без утаек, разговору, вести такие мне удается не часто, поскольку самая хорошая для них обстановка – семейный дом.
– Конечно, – отвечаю я. – Насколько я могу судить, у меня все в порядке, если ты это имеешь в виду.
– Да, наверное, – говорит Экс, глядя на сваренное вкрутую яйцо так, точно оно задало ей простую, но занимательную задачку. – Мне и в самом деле не тревожно за тебя.
Она поднимает на меня оценивающий взгляд. Возможно, мой вчерашний разговор с Полом заставил ее заподозрить, что я совсем сбился с панталыку, а то и запил.
– Я смотрю Джонни. [2] Он умеет насмешить, – сообщаю я. – И по-моему, чем старше становлюсь я, тем смешнее – он. Но спасибо, что спросила.
2
Джонни Карсон (1925–2005) – американский телережиссер и ведущий, его шоу «Сегодня вечером» выходило в эфир 30 лет подряд (1962–1992).
Я начинаю чувствовать себя полным дураком. И улыбаюсь ей.
Экс, точно мышка, откусывает от яйца крошечный кусочек.
– Извини, что лезу в твою жизнь.
– Ничего страшного.
Она шумно вздыхает и начинает негромко рассказывать:
– Я проснулась сегодня в темноте и вдруг представила себе смеющегося Ральфа. Даже расплакалась, если честно. А потом подумала: человек должен стремиться прожить свою жизнь до конца. Ральф прожил ее всю за девять лет, и я помню его смеющимся. И мне захотелось увериться, что ты тоже помнишь его таким. Тебе еще предстоит прожить намного больше, чем прожил он.
– У меня день рождения через две недели.
– Как по-твоему, ты женишься еще? – с чрезмерной чопорностью осведомляется Экс, снова подняв на меня взгляд.
На миг я ощущаю в плотном утреннем воздухе запах плавательного бассейна. Он где-то рядом. Прохладный букет хлорированной воды, который напоминает и о приближении лета, и о других памятных мне лучших летних месяцах. Вот она, примета пригорода, которую я люблю, – время от времени плывущий мимо носа дразнящий запашок плавательного бассейна, или барбекю, или сжигаемой опавшей листвы.