Спроси свою совесть
Шрифт:
Поразмыслив, Женька решил на третий день никуда не ездить. Он бродил по улицам своего города, заходя иногда в такие уголки, о которых раньше даже и не подозревал. Так на одной из табличек он прочитал название улицы «Красивая» и покачал головой, удивляясь оптимистической выдумке человека, давшего улице такое имя, потому что ничего особенно красивого, кроме самого названия, на этой улице не было.
И ещё одной новой стороной открылся перед Курочкиным родной город. Куда он ни забредал в своих странствиях, в какой конец города ни уходил, везде он натыкался на
Город рос и вширь и ввысь. Почти все новые здания были четырёх-пятиэтажные, а в самом конце главной улицы величаво поднялись девятиэтажные дома и словно всматривались сверху в открывающуюся перед ними перспективу города.
Может быть, в другое время это строительство восхитило или просто удивило бы Женьку, но теперь он полностью был поглощён своими переживаниями, и его сознание только бесстрастно фиксировало происходящие перемены.
Так в бесцельных скитаниях по городу провёл Женька Курочкин ещё два дня. И наконец каникулы кончились! Наступило первое апреля. Никогда ещё раньше Женька не был так рад этому дню. Ему казалось, что как только он придёт в школу, окажется среди своих старых школьных товарищей, всё снова придёт в норму, встанет на свои места, забудутся горести и тревоги, и он снова станет прежним Женькой Курочкиным, весёлым, остроумным и беззаботным.
Но оказалось, что он глубоко ошибся. Нет, внешне всё было именно так, как он себе представлял: шумная встреча, школьные друзья, весёлые шутки и безобидные розыгрыши — всё было по-прежнему, ничего не изменилось. Только в душе Женьки произошёл какой-то перелом. Он шутил вместе со всеми, старался казаться таким же весёлым, как все, но настоящего веселья, а тем более беззаботности у него не было.
И на уроках не приходило успокоение. Всё, что говорили учителя, казалось ему таким далёким и мелким от того, что произошло с ним.
На большой перемене, перемигнувшись с Коротковым, к нему подошёл Серёжка Абросимов.
— Женьк, тебя Владимир Кириллович в учительскую вызывает. Срочно.
Сердце в груди у Женьки оборвалось и ухнуло вниз с огромной высоты.
«Всё, — думал он, — это конец. Пришли за мной».
Он поднял на Серёжку тоскливые глаза, но тот смотрел куда-то в сторону.
«Знает, — снова подумал Женька. — Знает. Поэтому и не глядит».
Ноги почему-то стали ватными. Он с трудом поднялся из-за парты, вышел в коридор и стал спускаться по лестнице, держась за перила, чего раньше сроду не делал.
— Бежать, бежать, бежать! — толчками стучала кровь в виски.
— Куда? — останавливала безнадёжная мысль. — Теперь уже поздно… И на выходе стерегут.
Он подошёл к двери в учительскую и прислушался — там было подозрительно тихо. Поколебался ещё несколько секунд, вздохнул и распахнул дверь. Взгляд его быстро обежал комнату — никого посторонних не было, только свои учителя. Владимир Кириллович стоял возле учительского шкафчика, то ли брал оттуда, то ли ставил на место классный журнал. Он обернулся на шум открывшейся двери и вопросительно взглянул на Женьку,
— Вы-вы-зывали, Владимир Кириллович? — спросил Женька, с трудом ворочая пересохшим языком,
Владимир Кириллович покачал головой.
— Нет. Очевидно, над вами пошутил кто-нибудь из приятелей. Ведь сегодня первое апреля.
Женька повернулся и молча вышел. Он даже не почувствовал радости — в душе была только облегчающая пустота. Но постепенно она стала заполняться бездушной яростью.
— Шуточки шутить! — бормотал Женька, поднимаясь по лестнице. — За такие шуточки морду надо набить!
Он вспомнил, что Серёжка в перемену никуда из класса не выходил и, следовательно, никакого распоряжения от Владимира Кирилловича получить не мог.
— И в глаза поэтому не смотрел, — сообразил Женька. — Боялся, что рассмеётся, и я догадаюсь.
Он наливался всё большей и большей злобой. Когда он вошёл в класс, ребята встретили его дружным смехом.
— С первым апрелем, Цыпа, — приветствовал его Сергей.
Не отвечая, Женька подошёл к нему, взглянул в его расплывшееся от смеха лицо и коротко ударил.
Серёжка сначала опешил, а потом бросился на Женьку. Они сцепились. Ребята кинулись их разнимать.
— Бросьте, ребята! — уговаривал их Иван Сергеев, с трудом удерживая рвущегося из его рук Серёжку Абросимова. — Чего вы драться надумали?
— А чего он, чего он, — не успокаивался Серёжка. — Шуток не понимает, да?
— Пусть знает, чем можно шутить, а чем нельзя, — ответил Курочкин и уселся за свою парту.
Возбуждение его уже схлынуло, и на смену ему пришло равнодушие.
А как он в прошлом году меня домой к химичке с запиской гонял, забыл? Ему над другими можно шутить, а над ним нет? — Не успокаивался Серёжка.
Женька вспомнил, что и правда в прошлом году тоже на первое апреля он от имени директора послал Серёжку домой к учительнице химии с запиской, в которой якобы содержалась просьба прийти к четвёртому уроку на замену заболевшего преподавателя, а на самом деле было выведено крупными буквами: С ПЕРВЫМ АПРЕЛЯ! Он вспомнил, как хохотал весь класс, встречая сконфуженного Серёжку, и криво улыбнулся. Неужели было время, когда он мог развлекаться такими пустяками?
— Ладно, забудем, — примирительно проговорил Курочкин, обращаясь к Серёжке.
— Забудем, забудем, — обиженно бормотал тот. — Каждый будет кулаком в лицо лезть, а потом: «забудем»!
— Так и ты меня ударил.
— Я — в ответ. А ты ни с того, ни с сего. Шуток не понимаешь.
Женька пожал плечами.
— Ну ударь ещё раз, если тебе от этого легче станет.
Иван подозрительно посмотрел на него:
— Что-то я тебя не узнаю, — проговорил он. — Вроде, ты раньше никогда к толстовству склонен не был.
Но тут прозвенел звонок, освободивший Женьку от ответа.