Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

Скаландис Ант

— Самолет разбился, — проговорил Дедушка.

Он сказал это еле слышно, одними губами и по-итальянски, но я сразу поняла и даже не стала переспрашивать, какой самолет. Я перевела взгляд на Сергея и долго смотрела, как он кладет сахар в свою маленькую чашечку с чаем: одну ложку, вторую, третью, пятую, десятую. Чай перелился в блюдце, а потом и блюдце переполнилось, и рыжее пятно стало расплываться по белоснежной скатерти, а он все накладывал и накладывал сахар в крохотную чашечку из тончайшего, китайского фарфора…

Дальнейшее я помню в отрывках. Все куда-то звонят, входят и выходят люди в форме и полуобнаженные господа, срочно выдернутые с пляжа. Докладывают, получают новые распоряжения, кивают, козыряют. А я сижу и пью граппу. Из

горлышка, как пепси-колу. Сколько там было в этой бутылке? Ноль семьдесят пять? Ни в одном глазу. Только становится очень жарко, и я иду в душ. Вдруг замечаю, что в ванной комнате я не одна. Неужели сексуальный маньяк? Нет, это Джуди из группы личной охраны руководящего персонала. «Джуди, дурашка, я не собираюсь вскрывать себе вены. Дай помыться спокойно». Одеваюсь. И не нахожу в карманах не только любимой «беретты», но и пружинного десантного ножа, и даже тщательно припрятанной стреляющей ручки «Стингер». Вот идиоты. Я выхожу на улицу, никто не останавливает меня. Совершенно не представляю, где в этот момент находится Ясень. На улице почему-то темно. Магазин фирмы «Таурус интернешнл» на Сорок девятой авеню. Я предъявляю им свое удостоверение сотрудника ФБР и покупаю пижонско-ковбойский револьвер, любимую игрушку Клинта Иствуда — «магнум-44». Правда, у него был «смит и вессон», но это неважно… Рядом со мной почему-то стоит Бенжамино из той же группы личной охраны. «Дай посмотреть», — говорит он ласково и берет у меня из рук тяжелый блестящий револьвер. Потом добавляет: «Тебе нельзя такой, ты еще маленькая». Я резко, не разворачиваясь, из случайного положения бью его по лицу…

Автобус, аэропорт, снова аэропорт, снова автобус. Нет, это не Москва, это Менло Парк, штат Калифорния, центр духовной помощи, или как там у супругов Гроф называется это богоугодное заведение. Теперь я все время пью коньяк, а мне объясняют, что это нехорошо, и пудрят мозги понятием трансформирующего кризиса и пробуждением энергии Кундалини. Наконец находится добрый доктор, который вкатывает мне порцию ЛСД. И сразу становится хорошо.

Я сижу на берегу ручья и, опустив в холодную быструю воду руки, промываю крупный песок и камешки, отброшенные на мелкую металлическую сетку. Камешки цветные, скользкие, очень разные, я отмываю их от крепко присохшего грунта, гнилых растений, дерьма и крови. Я отмываю их, и камешки тают, тают, растворяются один за другим. Это вообще не камешки — это сплошное засохшее дерьмо. Это моя жизнь. И я пытаюсь отмыть ее от всей налипшей за годы грязи. Вода холодная, чистая, и грязь уходит, уходит. Не остается ничего. Наконец в самом центре большой сетки сверкает нечто. Камешки вокруг превращаются в крошево, в жижицу, в мутные разводы. Все дерьмо утекает. Остается ясный, бесстыже желтый, сияющий самородок. Я беру его пальцами и подношу к лицу. Хорошо. Я засыпаю. Или просыпаюсь. Сама не поняла. Передо мной на одеяле лежит мое обручальное кольцо. Зачем я сняла его? Золотая поверхность ослепительно сияет в лучах солнца.

Когда я уже окончательно пришла в норму, мы встретились с Сергеем в нью-йоркском офисе Базотти. До отлета в Москву оставалось несколько часов. Под правым глазом у Ясеня расплывался разными цветами огромный фингал. Так эти синяки выглядят примерно на третий день после удара, но мне совершенно не хотелось спрашивать, что случилось: вряд ли это было по работе. И я спросила о другом:

— Какие-нибудь подробности известны?

— Да, но их немного. Самолет рухнул в океан в пятистах километрах от ближайшей суши. Экипаж не передал по радио ни единого сообщения о неисправностях. На месте аварии не найдено ничего: ни обломков, ни трупов. О «черном ящике» никто и не говорит — там глубина три километра. Есть только свидетельства моряков с испанского сейнера, что падал самолет практически «свечкой», носом вниз, и в воду вошел без взрыва. Имена всех пассажиров известны точно, все-таки, сама понимаешь, рейс отправлением из Москвы. Террористов на борту не было и быть не могло. Вместе с

дядей Семеном и тетей Лидой (разумеется, они об этом не знали) летел любимый агент Дедушки Джеф Кауэн. Он тоже ничего не передал по каналам спецсвязи. Так что основная версия — неисправность двигателей, всю ответственность вешают на техников. Дополнительная версия — что-то вроде Бермудского треугольника, хотя до самого треугольника они как раз не долетели. Вот и все.

— Вот и все, — повторила я тихо. — Где мой «магнум»?

— Не «магнум», а «таурус», — поправил Сергей. — «Магнум» — это тип патрона. Револьвер только чайники так называют. — И добавил, помолчав: — Его вернули фирме, а деньги оставили в качестве компенсации за моральный ущерб.

— А-а-а, — протянула я. — Все равно новый куплю. И убью его из сорок четвертого калибра. Говорят, если все шесть зарядов высадить, от башки ничего не остается.

Я сделала паузу, наслаждаясь произведенным впечатлением.

— Верба, ты все еще бредишь, — выговорил он наконец. — Кого ты решила убить?

— Ясно, кого. Это что, по-твоему, несчастный случай? Неужели ты не

понял? Их всех убил Седой. Это его почерк. Возможно, он охотился на Джефа, возможно, главным для него был Семен Федорович, но скорее всего он убивал Машку. Снова убивал Машку. На остальных, то есть на экипаж и семьдесят девять пассажиров, ему, конечно, наплевать. Это его стиль. И раз убита Машка, значит, теперь очередь Машкиных родителей, то есть нас с тобой. Правда, со мной у него ничего не получится. Я же заговоренная. Вот тут-то и понадобится оружие сорок четвертого калибра.

Он слушал меня, и я читала в его глазах легкую панику, торопливую толкотню отчаянных вопросов: «Обнять ее? Прекратить монолог поцелуем? Закричать? Налить коньяку? Или вколоть дозу? Только чего — ЛСД, транквилизатора, усыпляющего?»

Он ничего не сделал. Я сама замолчала, шагнула к нему, прижалась щекой к груди. К чему говорить еще что-то — он не понимает меня. И от этого захотелось плакать. Но я уже не могла плакать. Слезы остались в тех, предыдущих жизнях, в этой — посреди необъятной и грязной решетки будней сиял самородным золотом лишь начищенный до зеркального блеска толстый короткий ствол револьвера «таурус-44 магнум».

По ночам мы с Сергеем любили друг друга. Страстно, по-настоящему. Мы и днем продолжали любить, было все: нежность, ласки, общие интересы, юмор, доступный лишь нам двоим, доверие, понимание, откровенность, но исчезло нечто большее и, быть может, главное, что связывало раньше, — исчезла общая цель. После той трагической потери цели наши сделались окончательно разными. Он не понимал, зачем копаться в прошлом и мстить загадочному злодею, а я не понимала, зачем копаться в будущем и пытаться осчастливить человечество, которое у нас пичего такого не просит. Это было очень тяжелое непонимание, и отношения наши сделались странными. Весьма странными.

Бороться в одиночку — красиво и романтично. Но союзники все равно нужны любому. И я нашла себе нового союзника. Я снова отправилась в Непал. Сергей знал об этом и не возражал. Там, на Тибете, в одинокой хижине великого отшельника, в комнате для медитаций — да, именно в комнате для медитаций — я еще раз рассказала все, от самого начала и до последних подозрений по поводу катастрофы. Он слушал, не задавая вопросов. Потом произнес:

— В этой истории есть страшная тайна. Чего ты хочешь от меня?

— Разгадки. Хочу, чтобы ты рассказал мне, где найти Седого.

— Я не волшебник, Таня. Не телепат, не лозоходец и не медиум. Я просто ученый. Мне казалось, ты поняла это еще в прошлый раз.

— Ты лукавишь, Анжей, — не поверила я. — Ты же творишь настоящие чудеса с людьми.

— С людьми, — подчеркнул он последнее слово. — Люди — это мой рабочий материал, как глина у скульптора. А вон они, мои чудеса. — Он кивнул в сторону огромных книжных стеллажей. — Кто не поленится прочесть это все, а после чуть-чуть пораскинуть мозгами, тот сможет делать почти то же самое, что и я.