Спроси зарю
Шрифт:
Санька грустно улыбнулся. Лутоня жадными глазами смотрел на Саньку, ожидая, что он ответит.
— А я вот убежден, — сказал Санька, — что если человека с детства научили любить свою деревеньку да свою березку — он потом и Родину скорее понимать и любить научится.
Лутоня согласно закивал головой.
— Труд отца научится уважать — будет и общий труд уважать. И быстрей поймет все, что у нас делается. Душа у него богаче станет…
— Во-во, — сказал Лутоня, — прирос сердцем к родне — и к Родине прирастет.
Учитель промолчал.
Напившись чаю, Лутоня и дядя Федот уселись на скамеечку у печки. Молча закурили. Лутоня папиросу, а дядя Федот самокрутку из домашнего табака. Табак был крепкий и едкий, лез в глаза, вытравляя слезу. Лутоня недовольно морщился.
— Ты вот, Федот, говоришь — неспокойный я. А с чего мне покойным-то быть? Покойный только камень во мху лежит. Шестьдесят лет я за других беспокоился, за себя некогда было.
— Мало ты теперь за других переживаешь? — усмехнулся Федот.
— Всяка сосна своему бору шумит, — вздохнул Лутоня, — пока не срублена…
— Любишь ты бор-то свой, Федор Кузьмич, — сказал Санька и улыбнулся. Он очень дорожил вот такими неторопливыми вечерними разговорами с ламповскими мужиками, с Лутоней особенно. Он учился у них трезвее смотреть на жизнь, заражался оптимизмом. После таких, казалось бы, совсем нехитрых бесед у Саньки спокойнее становилось на душе, уходили так волновавшие еще вчера пустые, мелочные заботы…
Федор Кузьмич молчал.
— А ведь это от тебя да от Борьки я понимать природу научился, — продолжал Санька. — Чувствуешь ты ее очень хорошо…
— Может, оно и так, — вздохнул Лутоня. — Да что с того? Кто лучше, кто хуже… Разве сочтешь. Вот ведь дело-то в чем — уважителен ты к ней аль нет. В этом дело.
Когда все разошлись, Санька, лежа в кровати, долго не мог уснуть, думая о том, как хорошо бы было приехать в деревню с Ирой, познакомить ее с Лутоней, со всеми деревенскими друзьями…
Когда, после выхода на работу, Саньке поручили написать очерк о ладожских рыбаках, он обрадовался. Срок был, правда, жесткий — готовился не то пленум обкома, не то большое совещание по рыболовству, и очерк должен был появиться в газете в день его открытия.
Саньке давно хотелось побывать у рыбаков, подышать свежим ветерком, покачаться на морской волне. Он любил море. Любил даже немножко больше, чем любит его каждый человек, выросший в портовом городе. А чем Ладога не море? После болезни ехать в первую командировку было и боязно и приятно.
…Широкие тихие улочки Новой Ладоги понравились Саньке. Прежде чем идти на причал, он побродил по поселку, разглядывая искусные деревянные кружева наличников на чистеньких домах, зашел в пустынный книжный магазин. Молоденькая продавщица подняла на него сонные глаза и тут же уткнулась в книгу. Отвечала продавщица на вопросы неохотно, и, почувствовав себя в магазине лишним, Санька ушел.
На пропахших рыбой и смолой причалах было весело. Свежий ветер трепал полинявшие флаги. Стучали негромко моторы рыбацких суденышек, переругивались два веселых человека — один стоял на нешироких мостках, уходящих в озеро, другой на палубе подходившего тральщика.
Побродив по причалам среди гор из ящиков и бочек, Санька нашел правление колхоза, но там никого, кроме уборщицы, не было.
— Заседают, — строго сказала уборщица. — Когда будут — не сказывали. У них актив в районе.
— Все как есть заседают? — удивился Санька. — И никого не осталось?
— Не все… — бабка с сомнением посмотрела на него. — У бухгалтера женка больна, он пошел корову подоить. А тетя Шура поехала в Волхов, за продуктами…
Санька снова побрел на причал, решив сесть на первый попавшийся корабль. «Так даже интересней. А то директор направил бы на образцово-показательный».
Похоже было, что ни один из стоявших у причала сейнеров не собирался выходить в озеро. Два сейнера разгружались. Третий, самый большой и нарядный, был безлюден. На нем не было видно даже вахтенного. Санька спросил грузчиков — пойдет ли кто в озеро? Один из них с сомнением покачал головой.
— Шолбник 1 крепкий, вряд ли.
Санька сел на ящик и стал смотреть на маленькие белые барашки на озере, на закопченный буксир, дрейфовавший метрах в трехстах от причала.
— Эй, парень! — рядом с Санькой остановился высокий молодой рыбак в зюйдвестке и красивом свитере. — Ты здесь минут десять посидишь?
— Посижу. А что? — удивился Санька.
— Шестьдесят седьмой сетеподъемник подойдет, скажи — Панков за водкой. Сейчас будет. — И, не дожидаясь Санькиного ответа, широко зашагал прочь.
Минут через пять откуда-то вынырнул утлый кораблик, на рубке которого была выведена цифра 67. У кораблика был залихватский вид. Санька решил, что это из-за вылинявшего рваного флага на корме. Кораблик лихо прилепился к причалу, прямо рядом с, Санькой.
Высокий, под стать Панкову, парень вылез из рубки, посмотрел на Саньку и крикнул кому-то:
— А кэпа-то нет.
Кто-то, видимо, удивился и не поверил. Парень побожился.
— Ей-бо!
Санька спросил:
— Кэп — это Панков? Так он за водкой пошел. Через десять минут будет. А вы куда идете, в озеро?
Но рыбак так удивился сказанному Санькой о Панкове, что даже не ответил. Он нырнул в трюм и несколько минут пропадал там, а когда появился, спросил у Саньки:
— Так и сказал «за водкой»?