Спроси зарю
Шрифт:
Таких причудливых деревянных домов, поскромнее этого, сохранилось в здешних краях немало. Лечебная, Лиственная, Лагерная улицы сплошь состояли из ветхих от старости, непохожих друг на друга домов, удивлявших то необычными, затейливыми террасами во весь фасад, то крытой галереей на столбах. Один дом напоминал распустившую крылья птицу, другой был украшен запутанной резьбой, третий, исполненный презрения ко всему свету, смотрел на улицу одним-единственным окошком.
Сейчас, пока врачиха еще не разрешила Саньке выходить на улицу, он подолгу сидел на балконе, облокотись на чугунные перильца, и смотрел на эти домики, окунувшиеся в густую зелень садов. «Скорей бы уж на волю, пройтись по улочкам, махнуть на Невский, заскочить в газету, — думал он. — Ну что дают эти короткие набеги ребят из редакции! Одно расстройство. «Старик, как здоровье? У нас все по-старому: шеф злобствует, в секретариате режут, не дают заработать. Галка Соловьева написала отличный очерк».
Саньке хотелось самому окунуться в эти дела: «Ну скорей бы, скорей…» И в то же время откуда-то выплывала неотвязчивая, назойливая мысль: «А как же быть с редактором? Так, как ни в чем не бывало, войти и сказать: «Здравствуйте, Борис Григорьевич».
Она пришла ранним декабрьским вечером, когда Санька, проголодавшись, готовил себе ужин. Резкий звонок прозвучал неестественно громко в пустой квартире.
Санька открыл дверь и, увидев девушку, спросил:
— Вы к кому?
И, уже сказав эти слова, подумал о том, что видит ее не в первый раз. Даже не ее, а эти большие темные глаза.
Девушка смотрела на Саньку спокойно и внимательно, и от ее пристального взгляда и оттого, что она не ответила на его вопрос, Санька смутился.
— Здравствуйте, Саша, — сказала девушка. — Меня зовут Ира.
Санька все понял. Все еще смущаясь, он помог ей снять рыжую шубку и провел в комнату. Девушка секунду помедлила на пороге, окидывая комнату взглядом, прошла и села на диван.
Санька в нерешительности остановился, не зная, что сказать.
— Незнакомым всегда сложно, правда? — спросила Ира. — Не знаешь, о чем говорить. — И оттого, что Ира сказала о том, о чем Санька подумал, он смутился еще больше…
— И как странно — я совсем не знаю вас… — Ира не договорила.
— Давайте я сварю кофе? — предложил Санька.
Ира кивнула.
Сидя за столом, она молчала, внимательно глядя на Саньку. Лишь глаза ее улыбались. Да. Он видел эти глаза. Но не только в тот раз, в Голодае. Нет. Он видел их много-много раз. Он видел эти глаза в больнице, когда к нему ненадолго возвращалось сознание. Но когда Санька окончательно пришел в себя, видение исчезло, и он подумал даже, что все это было результатом бреда.
— Ира, вы были у меня в больнице?
Ира кивнула.
— Я помню ваши глаза…
— А хорошо вот так посидеть и помолчать. Да, Саша? — Ира улыбнулась. — Я люблю иногда помолчать или, придя домой, остаться одна. Совсем одна. И знать, что меня никто не потревожит. Одиночество бывает полезно.
— Не знаю… — Санька осмелел и внимательно разглядывал девушку. Она была красива. Вызывающе красива.
— А что вы делали на Голодае? В тот раз.
— Приехала на свидание… Вам еще больно, Саша?
— Немного.
— Я читала ваш очерк о Кижах. Его героиню, Иру, вы действительно встретили там?
— Нет. Ту Иру я придумал…
— Я тоже так подумала. И еще подумала: как хорошо, если бы я оказалась на ее месте.
Они помолчали. Ира встала из-за стола и подошла к окну.
— Вот там я живу.
Ира показала на большой деревянный дом за парком.
Это был «блоковский» дом, утопающий летом в зарослях персидской сирени.
— И давно вы там живете?
— Всегда. В этом доме жил мой отец. И дед тоже.
— Отец у вас художник? — Санька подумал: «Наконец-то я все узнаю про этот дом».
— Нет. Художником был дед. У нас очень интересно. Заходите!
Ира повернулась к Саньке. Лицо ее оживилось.
— Да, Саша. Обязательно заходите. Ладно?
— А мне почему-то всегда казалось, что в этом доме жил Блок, когда приезжал сюда на лето.
— Нет… не знаю… А вот Северянин был.
Она заговорила о Северянине, о современных поэтах…
— Ира, а вы где учитесь?
— Я работаю. Закончила экономический… А вы сейчас что-нибудь пишете?
— Нет.
— Почему?
Санька задумался, словно взвешивая, стоит ли говорить обо всем Ире.
— Знаете, Ира, за эти несколько месяцев я отвык перо в руках держать. Кажется, что уже ничего не смогу сделать…
— А как же… — Ира удивленно посмотрела на Саньку. — А как же ваша любимая старина? Мне так понравился ваш очерк! Как будто я сама в Кижах побывала…
— В тот день я поругался с редактором. Из-за старины…
Он рассказал Ире про разговор с Огурцовым.
— Наверное, я все-таки был не прав… Ругать людей только за то, что они прежде всего думают о себе, а не о камнях, глупо. Человек должен жить хорошо. Не в подвале и не в лачуге. Может быть, и прав редактор, когда говорил, что человеку наплевать на старинную церковь и на всю историю, если у него дети живут в сырости и не каждый день пьют молоко…
— Но ведь должно быть у человека что-то святое?
Санька развел руками, словно говоря, что это само собой разумеется.
— А разве не святое дело — сделать всех счастливыми?
— И сытыми? — улыбнулась Ира.
— Вы же понимаете, Ира, что я не о сытости… — он хотел продолжать, но Ира взяла его руку и сказала:
— Мне пора, Саша. Спасибо вам.
Санька вдруг подумал, что он никогда больше не увидит ее, и ему стало жарко.
— Ира! Я хотел бы… Простите меня. Я хотел бы вас увидеть снова…
— И я, — сказала Ира. — И вы покажете мне ваши очерки?
Санька счастливо улыбнулся.
— Вы, Саша, позвоните мне. Вот телефон… — Она назвала номер. — А где я живу, вы знаете…
Санька долго стоял у окна, глядя, как Ира шла по тропинке через заснеженный парк к своему дому и, наконец, растворилась в темноте.
Выйдя на полустанке из расхлябанного вагона, Санька долго стоял, зажмурив глаза, — такой ослепительный снег лежал повсюду. Приезжих, кроме Саньки, не было. За небольшим красноватым станционным зданием, совсем крошечным на фоне молчаливого бора, стояли розвальни с запряженной покрытой инеем пегой лошаденкой. На розвальнях восседал закутанный в овечий тулуп старик. Заметив Саньку, он крикнул: