Спрятаться не поможет
Шрифт:
– Ладно, допустим, – произнесла Кира. – Хорошо, я согласна с вами поговорить. Только наедине, хорошо?
– Конечно, – кивнула я головой.
– Я пойду в кухню, чтобы вам не мешать, – сказала Белоусова. – Если хотите, можете закрыться в комнате, но я и так не войду.
С этими словами Елена направилась по коридору в глубь квартиры. Я улыбнулась Кире и спросила:
– Можно я войду?
Девушка кивнула, и я прошла в комнату молодой художницы. Кира заперла за мной дверь на замок – вероятно, она не доверяла матери и боялась, что та войдет или захочет приоткрыть дверь, чтобы подслушивать нас. При желании Елена запросто могла бы услышать, о чем мы разговариваем – сомневаюсь, что из кухни ей ничего не слышно. Однако едва я зашла в комнату, как услышала тихие звуки какой-то телепередачи – похоже, на кухне находился телевизор, и Белоусова специально включила его, дабы не мешать нам с Кирой. Что ж, весьма разумно с ее стороны, по крайней мере можно надеяться на то, что девушка решится на откровенный рассказ о событиях, так взволновавших ее.
Кира прошла к столу возле окна и села на табурет. Комната девушки была хоть и просторной, но едва вмещала всю находившуюся здесь мебель и художественные принадлежности. Здесь царил не такой порядок, как в коридоре – письменный стол был весь завален листами, из-под них едва виднелась клавиатура включенного ноутбука. Рядом стоял открытый чемоданчик на ножках – как я догадалась, этюдник. На кровати лежали огромные листы с рисунками, выполненными карандашом. В комнате находилось два шкафа – один, как я поняла, для одежды, другой – книжный сервант, заставленный толстыми томами. Наверняка литература об искусстве, подумала я про себя. На полу стопкой стояли холсты разных размеров. Некоторые из них были пустыми, некоторые были измазаны масляными красками, по крайней мере я видела сбоку неаккуратные мазки. На самом крайнем полотне я увидела натюрморт – металлический самовар на столе, возле которого стоят чашки, заварочный чайник и лежит полотенце. Фоном для постановки служили бордовая тряпка с узорами и белое полотенце с красной вышивкой.
– Это вы написали? – кивнула я на холст. Кира сидела на стуле, буравя меня испытывающим взглядом. Мой вопрос вызвал у нее удивление – вряд ли девушка ожидала, что я стану интересоваться ее живописью. Немного погодя, она кивнула.
– Да, а что?
– Красиво, – заметила я. – Никогда не умела рисовать.
Натюрморт и в самом деле мне понравился, несмотря на то что он стоял боком и картинку я видела не фронтально. Я не разбираюсь в живописи, но было в работе Киры нечто необычное, заставляющее долго изучать ее работу, не отрывая взгляда. Можно сказать, картина притягивала к себе, хотя некоторые предметы были не совсем ровными, а на красной тряпке переливались разноцветные мазки разных размеров. Но в целом полотно смотрелось гармонично и не вызывало какого-либо диссонанса. Тетушка Мила, как я уже говорила, порой вытаскивала меня на выставки или на вернисажи, но я не могу вспомнить ни одной картины, хотя их и писали признанные художники. Поход в музей я воспринимала как пытку – поскорее бы дождаться, когда тетя Мила разрешит мне откланяться и я смогу поехать домой. Однако сейчас я, похоже, понимала, зачем люди смотрят картины. Хорошая живопись, как и качественное кино, должна пробуждать какие-то эмоции и чувства, заставлять человека задуматься. Уму непостижимо, что я сейчас стою в комнате своей клиентки и, вместо того чтобы задавать ей вопросы по делу, разглядываю ее учебную работу.
Я заставила себя отвести взгляд от холста и посмотрела на девушку. Та следила за мной, точно орлица за добычей, однако в ее глазах уже не было прежней враждебности. Кира испытывала ко мне интерес и ожидала, что я буду ей говорить.
– Кира, как вы уже поняли, меня наняла ваша мама, – нарушила я затянувшееся молчание. Та кивнула.
– Ее беспокоит то, что вы пропускаете учебу, – продолжала я. – И не выходите из дома.
– Почему это? – вскинулась Кира. – Я имею в виду, с чего она взяла, что я сижу в комнате? Ее ведь целыми днями дома не бывает!
– Не трудно догадаться, сопоставив некоторые факты, – заметила я. – Вы ведь любите готовить, так?
– Это мама вам рассказала? – фыркнула девушка. – Ну допустим. А что?
– Так вот, знаете, моя тетя тоже очень любит готовить, – я не обратила внимания на скептический тон Киры. – И я прекрасно знаю, что когда человек всерьез увлекается кулинарией, ему скучно готовить одни и те же блюда. Даже обычную рисовую кашу можно сварить по-разному. Я не специалист в этом деле и все же знаю, что рис подают с мясом, с овощами, варят сладкую кашу и так далее. Настоящий кулинар никогда не станет упрощать себе задачу и попытается разнообразить ассортимент своих блюд. А для этого необходимы продукты. А так как вы обычно занимаетесь походами по магазинам, эта задача также лежит на вас. Вот ваша мама и заметила, что в холодильнике на кухне практически нет никаких овощей, в шкафах – новых приправ, а готовите вы из того, что имеется дома. Отсюда вывод – вы не выходите из дома. Я верно сказала?
Кира сжала губы. Потом опустила голову и пробормотала:
– Я об этом не подумала…
– Дальше – вы пропускаете занятия в училище, хотя прекрасно знаете, что за прогулы отчисляют. При этом я вижу, что вы очень любите искусство и у вас прекрасные работы. Не думайте, что я вам льщу – я говорю как есть. Для меня поход на выставку – вынужденная мера, я человек далекий от искусства. И тем не менее мне понравился этот натюрморт, – я кивнула головой на холст с самоваром. – Учеба вам не надоела, иначе вы бы сейчас не делали домашнее задание. То, что вы сейчас рисовали, понятно с первого взгляда – на вашем письменном столе лежит лист с какими-то построениями, стало быть – учебная работа.
– Да, я делала перспективу, – не стала отпираться девушка.
– Поэтому я сделала вывод, что вы не собираетесь бросать училище, – проговорила я. – Человек, который решил покинуть художественное учебное заведение, не стал бы делать домашнюю работу, верно? А вы делаете. И со здоровьем у вас все в порядке, об этом я тоже узнала у вашей мамы. Могу поспорить, что голова у вас сейчас не болит, так как человек с острым приступом мигрени сейчас бы лежал на кровати в темноте с мокрой тряпкой на лбу, а не занимался бы сложными чертежами. Я права?
– Да, правы, – кивнула головой Кира. – Я не собираюсь вам врать, поняла уже, что вы – настоящий телохранитель. Ведь если бы вы были убийцей, то не разговаривали бы сейчас со мной. Могли бы преспокойно прикончить и меня, и мою маму.
– Согласна, – улыбнулась я. – Я здесь не для того, чтобы навредить вам. Напротив, я хочу вам помочь, а для этого необходимо, чтобы вы мне рассказали о том, что с вами произошло. Наверняка случилось нечто ужасное, раз вы пропускаете учебу и не выходите из дома!
– Не знаю… – нерешительно пробормотала Кира. – Точнее, да, для меня это страшно. Я боюсь выходить на улицу. Это не паранойя, и я не психопатка! Не подумайте ничего такого, боюсь, мама уже насочиняла про меня неизвестно что… Но я в твердом уме и здравой памяти, если можно так выразиться!
– Я вижу, что вы – адекватный, разумный человек, – я подошла ближе к письменному столу и рассмотрела рисунок с построениями. Понятия не имею, что там нарисовано – какое-то нагромождение линий и кривых, непонятное постороннему человеку.
– Что это такое? – спросила я, указывая на лист.
– Построение перспективы предмета по его ортогональным проекциям… – Кира снова удивленно посмотрела на меня. – А какое это имеет отношение к тому, о чем мы с вами говорили?
– Самое прямое, – усмехнулась я. – Вот где вы видели психопата или невменяемого сумасшедшего, который не то что нарисовал бы всю эту абракадабру, но даже выговорил название данного чертежа? Тем более совершенно спокойным тоном. Нет, Кира, вы не страдаете психическими расстройствами, хотя я не психиатр и точных диагнозов ставить не могу. Поэтому не бойтесь, я не считаю вас сумасшедшей. Вы можете сейчас подробно рассказать, что с вами случилось и почему вы сидите дома взаперти, не выходя даже в магазин?