Спустя вечность
Шрифт:
— Да, это было очень давно, — сказал я, — примерно в 1890 году.
Он задумался.
— Верно, — согласился он наконец. — Я тогда был еще совсем молодой.
И прибавил с улыбкой:
— И не знал, что Кнут Гамсун уже тогда был величайшим писателем Норвегии…
Этот неизвестный старик, которого я больше никогда не видел, один из тех людей, которые всегда могут сказать: «Я давал Уле Буллю взаймы свою скрипку» или: «Я придержал лошадь великого поэта Хенрика Вергеланна» {26} , или: «Я отправил письмо для премьер-министра Миккельсена». Вот и этот старик в Лиллесанне говорит, что однажды дал Кнуту Гамсуну щепотку табака…
Начиная с двадцатых годов много-много лет Нёрхолм
Человек, который в силу особых обстоятельств занимал главное место среди гостей Нёрхолма, был директор издательства «Гюлдендал» {27} Христиан Кёниг. Тот самый, который впоследствии уступил свое место Харалду Григу {28} .
Кёниг, каким я его помню, был человек неординарный. Добрые карие глаза, густая седая шевелюра — нам, детям, он казался красивым и благородным. Мы с братом прекрасно понимали его датский язык и слегка шепелявое произношение. Ведь мы каждый день много времени проводили с нашими работниками-датчанами Сёренсеном и Боргбьергом, я до сих пор вполне сносно говорю по-датски. Все же удивительно, как хорошо человек запоминает то, что усвоил в детстве.
Накануне одного из визитов Кёнига мама написала своему племяннику Каю Фьеллю {29} письмо, приложила к нему деньги и пригласила его тоже приехать к нам. Возможно, Кёниг заинтересуется рисунками восемнадцатилетнего Кая и возьмет его в издательство в качестве иллюстратора. Кай приехал, Кёниг с интересом просмотрел рисунки и акварели и одобрил их. Но, насколько помню, тогда это, к сожалению, ни к чему не привело. Просто оказалось еще одним незаслуженным разочарованием, какие в юности часто бывали у Кая, — правда, потом он был вознагражден за все.
Какими бы разными отец и Кёниг ни были, будь то предпочтения в культурной жизни или их общественный статус, я знаю, что Кёниг входил в тот же круг истинных друзей, что Тённес Биркнес и Эрик Фрюденлюнд. Разница была только в одном: с Кёнигом отцу волей-неволей приходилось разговаривать о литературе. Сперва о литературе, а потом еще и о денежных делах. Но, как я понимаю, Кёниг никогда не вмешивался ни в только что начатую отцовскую работу, ни в законченную рукопись, ни в уже набранный в типографии текст. Не знаю ни одного писателя, который бы, как отец, не подпускал никого к своей работе. Когда последняя корректура была прочитана и исправлена, уже ни одна фраза не изменялась и не обсуждалась. Даже мама почти ничего не знала об очередной книге отца, пока та не попадала к ней в руки.
Разговоры с Кёнигом, как правило, касались книг других авторов, которые издательство либо уже выпустило, либо готовило к изданию. Помню, отца очень интересовал писатель Юхан Бойер {30} , его товарищ по Парижу в девяностые годы, а также Петер Эгге {31} и Габриэль Скотт, тоже старые друзья еще с тех времен, когда он жил в бедности и нужде, но с которыми они вместе пировали и веселились, если вдруг выпадала такая возможность. Ну и еще, конечно, поэты. Отец старался в это время как можно чаще общаться с поэтами, так же как и в предыдущее десятилетие — с Улафом Буллем, Вильденвеем, Ролфом Юрт-Шёйеном, Алфом Ларсеном. С Ларсеном он впоследствии поссорился, когда тот вмешался в переговоры, которые отец вел с кинематографистами. Отец ничего не смыслил в кино, не понимал, подходят ли его произведения для экранизации, и считал эту затею пустым делом. Это задело Алфа Ларсена. Я читал их переписку и помню, что отец хотел помириться с этим воинственным лириком, даже заискивающе называл его своим Певчим другом. Но мира они так и не заключили. Алф Ларсен, как известно, придерживался идеологии Рудольфа Штайнера {32} , и отец никогда не отвечал на его нападки.
Большое расстояние разделяло отца и Арнулфа Эверланна. Правда, не как художников, Эверланн {33} , по выражению Харалда Грига был, «малоприятен в общении» и, думаю, они никогда не были с отцом в одной компании — ни за игрой в покер, ни за рюмкой виски в «Гранде». Вообще, в то время Эверланн был серьезно занят «Мут Дагом» и «Кларте», и обращение Норвежского Союза писателей к отцу с просьбой о материальной поддержке, подписанное в том числе и Эверланном, искусило отца на легкую злопамятность:
— Как же Арнулф Эверланн может обращаться ко мне за помощью? И это после того, как прислал мне свои книги с надписью «От уважающего Вас», а потом прилюдно меня же и поносил?
Но Союз писателей помощь все-таки получил.
Когда Кёниг последний раз посетил нас в Нёрхолме летом 1924 года, они с отцом разговаривали главным образом о «Гюлдендале». Я помню, что в доме царила напряженная атмосфера, и мама была чем-то встревожена. Но Кёниг, веселый и неизменный друг детей, сидел в саду со мной и братом и играл в карты на вожделенные дешевые шоколадки, привезенные из столицы, которая теперь была переименована из Христиании в Осло. Он улыбался и шутил, хотя и знал, что в эти минуты Кнут Гамсун там, в доме, решает, вложить ли двести тысяч крон — все свое состояние — в то, чтобы выкупить у Дании авторские права на произведения «Великой четверки» {34} , на свои романы и на книги некоторых других авторов для издательства, которое сегодня называется «Гюлдендал Норск Форлаг».
Тогда это было очень рискованно, и многие пророчили отцу неудачу За два года до того отец потерял много денег, когда разорился Центральный банк. Но на этот раз должен был победить патриотизм, и отец все же решился вложить деньги, он и Юхан Бойер. Однако я хорошо помню несколько слов, которые он сказал Кёнигу, тихо и доверительно:
— Вам-то я всегда доверял, но тому, кто придет… не знаю…
Кёниг ушел из «Гюлдендала», не имея ни одного врага, и отцу не хватало его больше, чем кого бы то ни было.
Не думаю, что отец раньше встречался с Харалдом Григом. Но был свидетелем того, что много лет у них были очень добрые отношения. Отец весьма ценил работоспособность Грига, его разносторонние интересы как издателя и авторитарный стиль как руководителя. К тому же ему нравилась светская обходительность и изобретательность Грига, будь то партия в покер в люксе «Бристоля» или на квартире у актера Давида Кнудсена, где я сам однажды присутствовал и ел знаменитый Давидовский гороховый суп.
А сколько приятнейших вечеров они провели на роскошной григовской вилле в Слемдале, которую он назвал Сирилюнн {35} в честь моего отца. Не могу не упомянуть одно особенно памятное событие, которое произошло в 1934 году.
Собирались играть в покер.
Когда я вырос, то как-то охладел к картам, тем не менее, нас с Арилдом тоже пригласили, отец хотел показать нам, как «забавна» может быть эта игра и как невинно все это, никакого риска. Думаю, это была одна из причин, однако он заранее дал нам совет:
— Играйте, но не блефуйте, если у вас плохие карты.
Там же присутствовал Нильс Ли {36} , редактор журнала «Йеммет», который отец выписывал для нас в детстве из-за печатающихся в нем комиксов о Кнолле и Тотте. Кроме того, редактор газеты «Дагбладет» Гюннар Ларсен и старый друг отца, Иаков Сёренсен из автомобильной фирмы «Сёренсен & Балхен». Йенс Тиис тоже должен был играть, но, к несчастью, за несколько дней до этого сломал шейку бедра, поскользнувшись на обледеневшей роскошной лестнице Сирилюнна. Отец всегда подсмеивался над изысканностью, с какой Йенс Тиис произносил карточные термины. Читал ли отец его книги по искусству, я не знаю, но в Хижине Писателя эти издания были.