Спящая красавица
Шрифт:
— С Леонидом все в порядке, — собрав все силы, произнесла Тамара. Она не любила демонстрировать свои чувства посторонним.
— Тогда с вами. Вы от Валеры, я уверен. Он бывает такой невнимательный, даже грубый. Вы не должны обижаться, он делает это не нарочно. Это его натура, на телевидении иначе не выживешь. Мир шоу-бизнеса жесток. Как хорошо, что мы, люди истинного искусства, можем пренебречь его законами. Тамарочка, улыбнитесь! Ну, посмотрите на меня и сделайте так же!
Тамаре захотелось одним ударом выбить все тридцать два зуба, которые Федор продемонстрировал ей из самых лучших побуждений. С трудом сдержавшись, она побежала вперед по улице.
Сознание вернулось через несколько часов. На месте души была непривычная пустота, голова раскалывалась от боли. "Он меня предал и продал", — вслух произнесла Тамара. Затем возникла мысль — так вот ради чего Леонид стоял в филармонии на коленях, шокируя меломанов! Не ради Тамары — ради этого снимка. Захотел его сделать — и сделал. Он всегда получает то, что хочет — рано или поздно, так или иначе. Теперь он решил добиться славы. Что ж, уже создан шедевр, ради которого Леонид, очевидно, готов был пожертвовать большим, чем чувства одной из своих женщин. Но как удалось совершить все незаметно для Тамары? Фотокамера за новым зеркалом? Кадр мог не получиться… впрочем, кадров наверняка было несколько, а из них выбран самый удачный. Леонид всегда так поступает. Остальные снимки до сих пор у него… страшно представить, что на них и как Леонид намерен ими распорядиться. Щадить стыдливость бывшей любовницы? Зачем ему это?
Тамара поежилась от холода и стыда, обхватив руками плечи, но вскоре выпрямилась и подняла голову. Нельзя оставлять снимки у Леонида… нестерпимо думать, что они там. Их надо забрать, порвать на мелкие куски, сжечь! Уничтожить любым способом, любой ценой. Леонид наверняка колесит сейчас по городу, разыскивая Тамару, а она тем временем пойдет и уничтожит фотографии. Она не позволит продавать себя снова и снова!
Тамара набрала домашний номер Леонида. Молчание. Хорошо. Подъехав к дому, она посмотрела на окна. Темнота. Поднялась в лифте, открыла дверь своим ключом. Тихо, пусто. Вот здесь обычно хранятся последние работы… да, есть! Тамара не всматривалась, она узнавала себя и с остервенением голыми руками рвала плотную бумагу. Две части, четыре, восемь, шестнадцать… а теперь следующий снимок, и еще, и еще! Каждое движение отдавалось в голове острой болью, но Тамара не могла остановиться и рвала, рвала, пока в кровь не порезала пальцы. Лишь тут она остановилась и огляделась.
В соседней комнате что-то было не так. В сумраке не удавалось рассмотреть подробности, но квартиру, где прожил три года, чувствуешь, словно близкого человека. Тамара встала, подошла поближе. Боже мой, Леонид, оказывается, дома. Знай она это, ни за что бы не решилась здесь появиться. Если он сейчас проснется, решит, что она вернулась навсегда, а это не так. Но в какой неудобной позе он спит, да еще сидя в кресле! Голова свесилась на плечо, тело неестественно расслаблено. Вздрогнув от неясного предчувствия, Тамара включила свет, осторожно прикоснулась пальцами ко лбу Леонида. Холодный. На полу валяется шприц. У Леонида невралгия. Раньше он сам вкалывал себе обезболивающее, а последние годы этим занимается Тамара. Неужели превышена доза? Пульс… пульс совершенно не прощупывается… что же это?
После долгой болезни матери Тамара наизусть знала телефон, по которому могла вызвать знакомого врача со скорой. Получалось дорого, зато эффективно.
— Марья Васильевна, это Тамара. Вы можете приехать?
— Могу, — признала Марья Васильевна, — но не уверена, что нужно. Надежде Дмитриевне снова кажется, что она умирает? Давление вы ей померили?
— Что-то ужасное с моим мужем, Марья Васильевна. Возможно, он вколол себе слишком большую дозу обезболивающего. Он лежит, как мертвый, я не знаю, что делать! Это тоже на вашем участке, даже ближе, чем мама.
— Тогда ждите. Приеду — разберусь.
Скорая и впрямь примчалась через несколько минут. Марья Васильевна бросила на Леонида быстрый взгляд, прищелкнула языком, наклонилась и что-то проверила. Потом, с легким сочувствием посмотрев на Тамару, без обиняков сказала:
— Мне жаль, Тамара, но тут уже все. Так оно обычно и бывает. Старики годами скрипят да жалуются, а молодой парень раз — и помер. В морг мы его отвезем сами. Не наша это обязанность, но для тебя сделаем. А сперва надо вызвать милицию. Я так понимаю, это самоубийство? Записка предсмертная есть?
Очнулась Тамара в соседней комнате на диване.
— Господи, да тебя саму давно лечить пора, — возмущалась Марья Васильевна. — Молодая девчонка, а сосуды ни к черту. Следить надо за собой, ясно? А то твоя мать еще тебя переживет, это я как врач утверждаю. Милиция уже здесь, что-то вынюхивает. По-моему, записки никакой не нашли. Послушай меня, Тамара. Я не стала им врать, поскольку это легко проверить. О случайной передозировке говорить не приходится — такую лошадиную дозу случайно себе не вкатишь. А вот о том, что вы с парнем последнее время ссорились, я промолчала и тебе советую. Какое им дело? А то без записки мало ли какую чушь вообразят. Понимаешь, о чем я?
Тамара не понимала. Мутило, предметы расплывались перед глазами, голова раскалывалась от боли. Слова звучали словно на полузнакомом языке, странном диалекте, и похожем, и не похожем на обычную речь. В глубине души неожиданно всплыло чувство горькой утраты, но в чем состоит утрата, Тамара вспомнить не сумела. Или не захотела.
В комнате без стука появился незнакомый мужчина лет тридцати пяти, с ним немолодая толстая женщина. Тамара, до того момента лежащая, с трудом села.
— Девочка в состоянии шока, — заявила Марья Васильевна.
— Ну, всего несколько вопросов. Нам необходимо для протокола. Ответите, Тамара Тиграновна?
— Да. — Необходимо — значит, она должна постараться, каким бы трудным это ни казалось.
— Итак, расскажите очень подробно, во сколько вы сюда пришли, что увидели и что делали.
Память вернулась к Тамаре в единый миг. Леонид мертв. Покончил с собой. Теперь он в аду. Многие грехи прощаются, а самоубийство — никогда. Но ведь это она, Тамара, довела Леонида до смерти! Может быть, Господь в своей великой справедливости оставит этот грех на ней? Зная нервную, остро реагирующую на боль натуру Леонида, оскорбить его так, как это сделала Тамара, означает убить так же наверняка, как если собственной рукой наполнить роковой шприц. Леонид не виноват, он был не в себе, не понимал, что делает! Он даже не написал предсмертной записки. Тамара заставила его умереть. Она ощущала свою вину с какой-то болезненной радостью. Нет, Леонид не может быть в аду! Он атеист, но Господь благороден и лишен мелочных амбиций. Ему важно, сколько Леонид выстрадал и сколько таланта принес в мир. Он простит. На сердце похолодело. Она, Тамара, богохульствует. Она берет на себя смелость судить о Господе, словно о человеке. Это недозволено никому, особенно ей, давно и осознанно грешившей.
— Ну, — поторопил милиционер.
— Я не представляю, во сколько сюда пришла, я не смотрела на часы. Сперва я зашла в фотолабораторию, а оттуда заглянула в комнату и увидела, что там что-то не так. Леонид сидел в кресле в неестественной позе. Я потрогала его лоб. Лоб был холодный. Тогда я позвонила в скорую. У Леонида невралгия, во время приступа он иногда сам вкалывал себе лекарство. Я решила, он ошибся с дозой. Вскоре приехала Марья Васильевна.
— Это все? — уточнил милиционер. Тамара отстраненно подумала, что он даже не назвал свое имя, и кивнула. Разве она рассказала не все?