Спящая красавица
Шрифт:
– Вы не понимаете, во что себя впутываете. Дилайла вас распнет.
– Каким образом?
– Роман, Джошуа! Дилайла спросит вас о романе. Она поинтересуется, как вы умудрились дать точную картину убийств, о которых, по вашему утверждению, ничего не знали.
Джошуа зажмурился и прижал кончики пальцев к вискам.
– Треклятая книга! – пробормотал он, открыл глаза и произнес: – Я заявлю, что не писал ее, мол, это чья-то книга. Скажу, что украл сюжет у другого человека.
Свобода медленно покачал головой, пытаясь сообразить, как бы потактичнее обрисовать сложившуюся ситуацию непонятливому клиенту.
– Никто вам не поверит. Ваше имя напечатано в верхней части каждой страницы.
– Нет, – ответил Джошуа, – это мой единственный шанс. Они осознают, что я не лгу. Они должны мне поверить.
– Я все-таки считаю, что...
Максфилд посмотрел на адвоката, и когда он заговорил, в его голосе звучала сталь.
– Меня не заботит, что вы думаете. Вы мой адвокат – вот и делайте, что я велю.
– Защита вызывает Джошуа Максфилда, – объявил Эрик Свобода, как только суд возобновил заседание. Дилайла с трудом сумела скрыть изумление и восторг. У нее, можно сказать, потекли слюнки, как у званого гостя на обеде в честь Дня благодарения, когда из кухни выносят большую сочную индейку.
Джошуа одернул пиджак и уверенным шагом направился в переднюю часть зала, чтобы принести присягу.
– Мистер Максфилд, – начал Свобода, когда его клиент уселся на стул на свидетельском месте, – каков род ваших занятий?
– Я писатель, – гордо заявил Максфилд.
– Ваша карьера сложилась удачно?
– Да.
– Расскажите членам жюри о некоторых ваших достижениях.
– Разумеется. Мой первый роман "Турист в Вавилоне" был опубликован и имел шумный успех по всему миру вскоре после окончания мной университета. Он был номинирован на несколько литературных премий не только в Соединенных Штатах, но и в Европе. Роман очень понравился критикам, а читающая публика сделала его международным бестселлером.
– У вас вышел и какой-то другой роман?
– Да, "Родник желаний".
– Стал ли "Родник желаний" бестселлером?
– Да.
– Помимо написания романов вы также преподавали литературное мастерство в учебных заведениях?
– Да, в Итонском колледже, штат Массачусетс, и в старших классах школ. Последнее мое место работы – Орегонская академия.
– Будьте так любезны, расскажите членам жюри присяжных, откуда вы берете сюжеты своих романов?
Максфилд улыбнулся в сторону присяжных. Он был обаятелен, и, несмотря на вменяемые ему преступления, которые они явились рассматривать, некоторые из членов жюри заулыбались в ответ.
– Идеи приходят отовсюду, причем тогда, когда меньше всего их ожидаешь. Сюжет романа, над которым я работал, находясь в академии, зародился, когда я преподавал в колледже и прочитал о вторжении преступника в частный дом. Это вторжение закончилось гибелью молодой девушки и ее родителей. Тогда я задался вопросом, что за человек мог совершить подобное преступление. Совершенно случайно, годом позже, я узнал еще об одном схожем убийстве. Я был заинтригован концепцией добра и зла – примерно так же, как Роберт Льюис Стивенсон, когда писал свою "Историю доктора Джекила и мистера Хайда". Я решил, что сочиню произведение с точки зрения воистину извращенного ума. Я отправился в библиотеку и стал изучать газетные сообщения об этих двух криминальных случаях. Я также прочитал книги о серийных убийцах и психологии преступников-психопатов, чтобы уяснить, как эти люди мыслят и действуют, чтобы моя книга несла в себе черты аутентичности.
– Обвинитель говорит, что вы неизбежно должны быть виновны, поскольку описали некое убийство, имеющее определенные черты сходства с убийствами в доме Спенсеров.
– Вот это-то и является для меня самым обидным и огорчительным. Я просто не в состоянии поверить,
– А что вы скажете о ночной трапезе? Как вы объясните тот факт, что реальный преступник лакомился десертом во время совершения своих убийств в Монтане, Коннектикуте и в доме Спенсеров, а вымышленный злодей из вашего романа в промежутке между убийствами тоже съедает десерт?
– Писатель старается захватить, увлечь читателя и создать характеры, которые ощущались бы как живые. Я хотел, чтобы читателей шокировал мой вымышленный рассказчик. Но главное правило хорошего литературного произведения состоит в том, чтобы показывать, – вместо того чтобы рассказывать. Вместо того чтобы писать: "Мой герой чудовище", – я попытался придумать некое действие, совершаемое изувером, которое бы проиллюстрировало его запредельную порочность. Я обмозговал несколько задумок – вроде того, чтобы заставить своего персонажа замучить домашнее животное или младенца, но решил, что эти действия своей отвратительностью лишь оттолкнут от меня читателей. Я собрался проиллюстрировать этот момент, но так, чтобы читателям не сделалось дурно. Поэтому я написал сцену, в которой убийца с аппетитом закусывает в промежутке между совершением нескольких зверских преступлений. Я хотел, чтобы читатель почувствовал, что мой рассказчик – абсолютно аморальный и лишенный всяких человеческих чувств тип, и мне показалось, я нашел наилучший способ это показать. Это лишено натурализма, не связано с насилием, однако по-настоящему страшно и отвратительно. А теперь к вопросу о том, удивлен ли я, что мое искусство скопировало события реальной жизни? Нет, нисколько. Всякий, кто был способен совершить те ужасные преступления в Монтане, Коннектикуте и здесь, в Орегоне, должен быть точь-в-точь таким, как мой вымышленный киллер, – то есть жестоким и бесчеловечным. И я ничуть не удивлен, что он совершил такую же дикость. И еще задумайтесь вот над чем. Стал бы я включать эту сцену в свой роман, если бы действительно совершил эти убийства? Стал бы я зачитывать перед Терри Спенсер сцену, идентичную тому, что случилось в ее доме? Это было бы чистым безумием. Первое, чего бы я был вправе ожидать, – что она немедленно отправится в полицию. Зачем мне совершать самоубийство?
– Давайте перейдем к преступлениям в лодочном домике на территории Орегонской академии. Сообщите присяжным, что там произошло, – попросил Свобода.
– Я проживал на территории академии, в коттедже, который мне предоставили по условиям найма на работу. Окрестности академии живописны, и ранними летними вечерами я часто гулял по лесу. В тот вечер я медленно брел по берегу реки, размышляя над проблемой, с которой столкнулся в своей книге, как вдруг услышал пронзительный крик, доносившийся со стороны лодочного домика. Через мгновение раздался второй крик. Бросившись туда, я увидел человека, убегавшего прочь от лодочного домика.
– Вы узнали его?
– Нет, мне показалось, он среднего роста и спортивного сложения.
– Мог тот человек быть Рэнди Коулманом?
– Наверное. Впрочем, не убежден.
– Что произошло дальше?
– Я вошел в лодочный домик посмотреть, не пострадал ли кто-нибудь. Там было темно, если не считать слабого света от валявшегося на полу электрического фонарика. Мне потребовалось некоторое время, чтобы глаза привыкли к темноте. Вот тогда я и увидел на полу двух женщин и нож. Кейси Ван Метер лежала, упираясь затылком в бревно, подпиравшее крышу. Терри Спенсер вся залита кровью. Меня охватила паника, и для самозащиты я схватил с пола нож. Затем я заметил, что в окно прямо на меня смотрит Эшли. Она бросилась бежать, и я кинулся за ней, чтобы объяснить, что не сделал ничего плохого, но мне было за ней не угнаться.