Спящие от печали (сборник)
Шрифт:
– Мамань! – ба-а-а, Нютонька-то под окошком инда сомлела вся. – Страх-от какой: тятька-то плётку ведь нову со стенки снял… Двухвоску!
А тут уж слышим: как Томка-то взвоет!
– Да ты что, тятьк?! Чай, мне больно!
И вот токо плётка-двухвоска, знашь, свистит-ходит – ходит-свистит. И Томка то в однем углу взвоет, а то в другем. Скачет, знашь. А тятька приговариват:
– …Я тттебе дддам – туды-суды-пояс. Я тттебе дддам – туды-суды-пояс.
Эх! Снохи-то все – в слёзы. А подходить боятся: издаля тонё-о-охонько плачут:
– Тя-а-тьк!..
Ну: и робятки – разревелись за матерями, все как есть:
– Дедынька, любименькай! Не нады… – плачут-утираются.
А там – сё:
– Вот тебе – туды! Вот тебе – суды!.. И вот тебе – пояс!
Токо маманька Овдокея, правды, молчит. Прямая, как верста, спереди всех сделалась! Руки-то на груде скрестила. И лицо у ней тёмно стало – как земля. Лицо – земля-землёй, а – молчит: одна токо за Томку не просит.
И снохи – уж в голос со двора-то голосят. Плачут в голос, заходются:
– Тятьк! Не бей – пожалей ёво!.. Тятенька, миленькай, он чай больше так не будет!.. Хватит! Тятьк!..
Томка – все углы белёны обтёр, душегрейкой-то своей. По мазанке бегат-закрыватся, да на бегу подскакыват-винится:
– Тятьк! Прости, что ль!.. Тятьк! Чай, уж я сказал: не буду!.. Прости Христа ради!..
А там сё, в мазанке-то, без жалёв:
– Вот тттебе – туды-суды-пояс! Вот тебе – туды-суды-пояс!
И уж он, Томка, на коленки перед тятенькой там упал-повергси – на пол грянулси:
– …Срроду больше так николи не сделыю!!!
И вот токо тут тятенька ищё раз двухвоской уж по полу жахнул и – ладно: щеколда – звяк-бряк…
Выходит тятька. Нахмурилси на всех – страшнай, да маманьке-то – про снох:
– Эт что на стол не собирают, во дворе прохлаждаются? Май-месяц, что ль? Вы ёво с дороги кормить-то думаете-нет? – да и ушёл на омшанник.
Баит:
– …Погляжу, как пчёлы укрыты. Пенька три, вроде, стары больно. Може, к весне новы их, пеньки, ладить нады. Без меня обедайте. Погляжу.
Да и пошёл со двора-то. В лес. На Лунёву гору.
А детям всем мимоходом пригрозилси всё жа:
– А вы живите, а зря-то – не делайте. Вот оно, как зря-то делать!..
Ну, Томка с той поры шолковай уж стал. Один-то ездить зарёкси. Уж больше не рысковал. То меня просит:
– Поехали, Васятк! Съездим, что ль?
– Чай, ты как один любил – торговать-то! А я ведь вон дратву готовлю – варом наладилси натирать. Валенки всем кряду потолще подшивать собралси. Их ведь двадцать пять пар: маненьких детских – да большэх сколь…
– Може, вернёмси – вдвоём подошьём? – уж уговариват, знашь.
– Чово жа! Запрягай, Томк. Приберусь токо, пойду. А то уж я шилы-ножи да стары голенищи в мазанке разложил… Поедем!
Ну и едем, знашь.
А то – Вашку просит:
– Вашк! Айда-ка со мной! Я что-то один и не хочу…
Ну и Вашка – смотришь, хочет не хочет – собиратся:
– Томке на базаре подмогу, – баит. –
Ну и я:
– Ладно, Вашк. Завтри с Иваном Исавым вместе сходим. Да вместе обдерём. Он ведь тожа лубки мочить клал. Ежжяйте а вы, не тужите…
И токо Ивана нашего, знашь, не просил. Иван – старшай, и уж вместо тятеньки много делов дома, по хозяйству, вёл, да по лесу. Чай, вся скотина в сарае – завсегда на Иване в перву очередь была. Три коровы, да лошади четыре, да мерин, да коз пуховых сё пять-шесть, да ярков-баранов десяток цельнай бегат… Сколь токо сена одного Иван вилами за день перетутушкат, навильник-то за навильником. А мы уж так – подменям, бывало. Как Иван – в лес, мы и подменям скорей: подхватывам…
Вот ведь оно как! А ищё ба маненько, разок да другой, ну – и не удержалси-ба, Томка-то. И понесло бы ёво – по кривой путе. И незнай ба, до какех пор он догулялси ба на базарах, лебедик: може – и до пыдзабору. Вот, бабёнки непутны и подбирали ба ёво из лужов-то, вылавливали ба нарасхват, да к себе ба тащили, скорей-скорея, покудова он ни тяти-ни мамы не помнит, знашь. Оне ведь, непутны, уж себя потеряли. И сами приголубют-обогреют – и сами ище любому мужичку рюмку поставют-нальют. Свово винца нальют: токо ба он с ними, с негодящими, сидел ба да пил: не горды…
Вот ведь как Томка-то у нас – чуток не сбалвылси!.. Тятька-то – не дал наш.
И уж Томку с того часу никто сроду не попрекнул: ни в глаза, ни за глаза. Мол, все роботали, а ты что жа один, лебедик, воз общай-то прогулял да прокутил? Жалели уж – попрекать-то…
Ну, токо с той самой поры все Лунёвы, чуть что, про эдаких-то – сразу говорят. Как токо слышут – кто проштрафилси, а сам мнётся да трётся, да и не вывернется, не оправдатся, то сразу уж все Лунёвы в один голос смеются. Руками машут. Бают:
– Э-э-э! Это ведь – Туды-Суды-Пояс!..
И вот, не запылал ба наш дом в одночасье со всем добром – може, так ба на семьи-то мы и не разбились. Не разбились ба, не разделились незнай до кой поры, и своей семьёй – не пожили ба. Ну, нещасье всех развело. Их, нещасьев-то, уж сколь друг за дружкой гужом пошло! Как царь весь народ-от свой взял да бросил. Кинул-отрёкси… Да как на красных да белых распад середь людей сделалси.
И как было? Вот красны-чужэя в какое село взойдут – и ну по дворам мужиков в отряды свое мести, лошадей-коней середь бела дня отымать, из сараев под ружьём к себе гнать. А там белы всходют – мужиков по избам записывают: айда-ка в бой, ты нам годисси… Что те в русских стреляют – что эти русских бьют!