Спящий сталкер
Шрифт:
Гонят прочь, как паршивого пса! Гонят из дома, из бригады! И гонит не кто-то левый, гонит товарищ, с которым я зашел в Зону! С которым все организовал!
Кесарь предал меня.
Поставил перед фактом, что теперь я сам по себе. Определил мой удел, что мне хана. Не сегодня, так завтра. Исход один.
– Кесарь, я…
Кесарь не шутил. Он и еще двое. Типы приблудные… кругломордый Колобок и брюхатый Мешок…
Они стояли посреди грязного дворика нашей точки и ждали, что я еще скажу в свое оправдание.
От
Седой. Как лунь седой. Встреча с кукловодом не прошла даром. Смог тогда выкрутиться, но теперь…
– Кесарь, хорош. Давай разберемся, какие ко мне вопросы, – оттирая с губ кровь, спросил я.
Я не знал, в чем беда, однако сердцем чуял из-за чего…
Но изгнание? После моих вложений в общий котел? После моих солидных наводок? Четыре года лишений, и вместо доли в общаке – изгнание?
Кесарь сверлил меня взглядом. Массивный, коренастый. В руках молот. На иссиня-черном металле ангел сцепился с сатаной. Эти двое набиты не только на молоте, но и у нас на руках. В знак побратимства, в знак создания бригады.
Вот как оно обернулось. Наше товарищество.
Кесарь… Иуда.
От брови до подбородка уродливый шрам… на рожу урод, и по нутру уродом оказался, сука.
Ветер кружился вокруг него прихвостнем, гоняя листву и пыль. Я чувствовал, как во мне разгорается ненависть. К этим уродам, что избили меня, к уродам, что гонят из бригады.
Кесарь молчит… Всего одно слово, и его шестерки упекут меня в аномалию…
Пыль. Ветер поднимает ее с земли, задувает под шейные платки. Пусть вам забьет глотки этой заразой…
– Какие ко мне вопросы? – повторил я.
Молот больно уперся в мою скулу.
– Какие к тебе вопросы? – процедил Кесарь. – У меня к тебе вопросов нет! Угребывай! Ты меня знаешь. Будешь тупить, урою.
– Погоди, Кесарь. – Я с трудом отвел от лица молот. – Давай нормально поговорим. Спокойно. Что стряслось? Я ведь только что вернулся с ночной ходки! Так что веришь, нет, в душе не маю, что у вас тут стряслось.
– Не темни, Сидор, мать твою! Все ты знаешь! – влез Мешок. Хитромордая сволочь. Поросячьи глазки прищурились в бешеной злобе. Изо рта пахнуло гнилью.
Резким движением Мешок саданул мне по зубам своим лобешником. Я упал и сжался в комок, ожидая новых ударов. Звон в ушах усилился, превратился в набат.
– Этой ночью умер Марик!
– Из-за тебя, сука, умер! – Колобок от души приложил меня ногой по ребрам.
Умер Марик…
Повторив про себя обвинение, я открыл глаза.
Посмотрел на наш дом. Там умер Марик. В бывшем домике путевого обходчика, на затерянной в лесу узкоколейке. Умер в обветшалой берлоге, в которой мы обитали… жили… порой снимались и уходили – но всегда возвращались. Умер не в Зоне, умер здесь, где мы чувствовали себя дома. Чувствовали, что спина прикрыта. Что под дырявой крышей, но в большом теплом подвале всегда найдется кусок хлеба. Всегда есть с кем посудачить, перекинуться в карты…
Теперь все.
Марик умер. Умер Немец. Умер Колун. Угрюм с Коляем сгинули в Припяти.
Зона забрала их души.
Застонал от безысходности. Да, все так. Чуял я, что Марик мертв. Узнал еще до того, как вернулся в лагерь.
И что теперь?
– Кесарь… – Вставать сил не было. Сплюнув в грязь кровь и осколок зуба, я остался лежать. – Кесарь, меня же ночью не было на базе! Не было! Я ведь только что…
Холодная сталь обожгла горло, заткнула рот. Чертов молоток придавил меня к ржавой створке бывших ворот ремонтного бокса. Железо мерзко заскрипело, порождая ассоциацию с пыточной камерой.
– Я в курсе, – прошипел палач. – Штуцер подтвердил, что ночью ты не приходил. Но как ты объяснишь вот это?!
Свободной рукой Кесарь рванул ворот моего комбеза и вытянул за шнурок медальон.
Он заискрился, заиграл всеми цветами радуги, хотя солнце пряталось среди туч. Я смотрел на скрюченного сталкера. Как он светится и пульсирует. Сам я лежал точно так же, скрючившись, и все во мне пульсировало от боли.
Свояки подошли поближе, приглядываясь и перешептываясь.
– Если надо, забирай себе, – просипел я.
Кесарь ногой перевернул меня на спину. Посмотрел в глаза и отпустил шнурок. «Спящий сталкер» упал мне на грудь. Молот вдавил его в меня.
– Великодушное предложение, базара нет. – Из-за звона в ушах мне казалось, что Кесарь шептал. – Но мне на хрен не уперлось. Не хочу закончить как Марик. Как Немец. И хватит с меня твоих косяков. Шустрик, вторая ходка в Припять, Граф, рамсы с вояками! Лоцман, «отмычка» твоя, у «Догмы» отирается! Мы в заднице, Гришко!
– Зови меня Седым. – Не скрывая ненависти, я посмотрел Кесарю в глаза, в глаза двум сошкам. – Гришко, Сидор-ли сгинул там, в Припяти, когда кукловод схватил нас за мозги.
Кесарь переглянулся с одной сошкой, и с другой.
– Ты меченый, Гришко. Меченый. Думаешь, я не заметил, как ты от артефактов шарахаешься? Дал тебе «сердце», так ты чуть истерикой не изошел. – Кесарь отстранился от меня. – Не хочу, чтобы зараза твоя сгубила всех нас. Я не убью тебя. Даже не из-за былой дружбы. Ты меченый, и этим все сказано. Уходи.
Я всмотрелся в каждого. Кесарь, Колобок, Мешок. Три предателя. Прочитал на лицах приговор.
Изгой.
Такой же, как Конфета.