Спят усталые игрушки
Шрифт:
Терьерица поставила лапки на ногу Алиски и тихонько заскулила.
– Жюли, – продолжала орать в окно гостья, – Жюли!
Йоркширица громко гавкнула. Алиса так и подскочила:
– Ой, как напугала! Чего тебе?
Собачка стала подпрыгивать.
Алиска снова закричала:
– Жюли!
Терьерица залилась отчаянным лаем.
– Ну что ей надо? – недоуменно повернулась ко мне подруга.
С трудом сдерживая смех, я объяснила:
– Ничего, просто думает, что зачем-то понадобилась тебе, и искренне недоумевает, отчего ты все время ее зовешь.
– Я ее и не думала подзывать, –
– Собачка носит кличку Жюли, – пояснила Ольга.
Алиска расхохоталась и, подхватив с пола йоркширицу, принялась целовать лохматую мордочку.
– Пусенька моя, сладенькая, небось решила, что мамочка с ума сошла.
Сидевший спокойно в углу Фредди издал утробное рычание.
– Не ревнуй, дурачок, – обратилась к нему хозяйка, – на лучше.
И она кинула мартышке «Космополитен». Обезьяна принялась с умным видом листать страницы. Вернулась Жюли, схватила упаковку чудовищных сигарет толщиной с мою ногу и, обрезав золотой гильотинкой кончик, принялась пускать клубы почти черного вонючего дыма.
Я с ехидством поглядела на невестку. Мне дети не разрешают даже вынимать сигареты. Но Ольга ничего не сказала, просто молча вышла из комнаты. Следом с блюдечком в руках двинулся Филя. В гостиной стало нечем дышать, и дамы с прежним энтузиазмом принялись обсуждать балетные новости.
Я выскользнула за дверь и пошла к Мане. Девочка спала. Дыхание ребенка было ровным, лоб прохладным, щеки покрывали пятна зеленки. Одеяло оказалось завалено всевозможными предметами: обертками от чипсов, журналами, жвачкой… Длинные нити мулине свисали почти до полу. На ковре в беспорядке разбросаны пульт от телевизора, пуходерка пуделя, пижамные штанишки… Все усеяно крошками от песочных пирожных… Манюня явно идет на поправку.
Я принялась наводить порядок. Ребенок даже не пошевелился. На тумбочке между пакетом с апельсиновым соком и справочником «Инфекционные болезни собак» обнаружила пустое блюдечко. Машинально повертела его в руках. По дну моталось несколько коричневатых, резко пахнущих капель. От возмущения я потеряла способность двигаться. Ну это уже слишком!
Филя сидел в кресле у Алиски в комнате. Я не заходила сюда почти две недели и искренне удивилась, как изменилось помещение.
На портьерах булавками пришпилены вырезанные из бумаги непонятные символы. По всем углам натыканы горящие свечи. Стол украсился специфическими предметами – переливающимся хрустальным шариком на подставке, странного вида треногой и бесконечными рядами баночек, пузырьков и флакончиков.
Сам колдун одет в темно-синий балахон с золотой росписью. Так, похоже, он поселился тут всерьез и надолго.
Полная негодования, я предъявила ему поднос, блюдечко и возмутилась:
– Что это?
Филя спокойно отложил том «Деревенская магия» и вежливо ответил:
– Блюдце.
– Хватит из себя идиота корчить, – не выдержала я, – если еще раз увижу, что поите ребенка всякой дрянью, попрошу покинуть мой дом.
– Это не дрянь, – вновь вежливо ответил шаман, – старое, испытанное средство от температуры. Машеньке доктор прописал большие дозы антибиотиков. Я как увидал рецепт, сразу за голову схватился. Не следует пичкать девочку такого возраста подобными лекарствами.
– Ага, следует лечиться наговоренной водой…
– Антибиотики, – продолжал, не замечая моего гнева, Филя, – коварная вещь. Не отрицаю, часто их применение спасает человеку жизнь, но ведь не в случае простой ветрянки! Здесь последствия применения могут стать роковыми.
– Уж будто бы!
– Во-первых, угнетается кишечная флора, и придется долгие месяцы восстанавливаться, во-вторых, организм, получив мощную дозу, привыкает к ней. А ведь может случиться, не дай бог, конечно, что потребуется применить антибиотики в случае настоящей опасности, после операции, например, а они уже не подействуют в полную силу. Я бы, как специалист, не советовал стрелять сейчас из пушки по воробьям. Машенька спит, температура упала, в питье нет ничего особенного – обычный набор трав, хорошо известный любой деревенской знахарке.
– Я категорически против, чтобы мой ребенок лечился у деревенской знахарки!!!
– А зря. Бабушки много знают и могут…
– Вот что, – каменным голосом заявила я, – обойдемся без ваших нравоучений, мы привыкли иметь дело с традиционной медициной!
– По образованию я терапевт, – пояснил Филя, – закончил медицинский институт и долгие годы работал в Боткинской больнице. Колдуном стал постепенно, осваивая эти знания.
Из моего горла вырвался смешок.
– Послушайте, уж не знаю, каким образом вы дурачите своих клиентов, только я не из их числа. Сколько же вам лет?
– Пятьдесят пять, – спокойно сообщил мужик.
Тут уже я откровенно захохотала. Молодое, розовощекое лицо, волосы без малейших признаков седины, прямая спина, быстрые, ловкие движения, – все приметы выдавали его истинный возраст – около тридцати, не больше.
Филипп вскочил с кресла и протянул паспорт. «Глаголев Филипп Андреевич, год рождения 1944».
Очевидно, на моем лице отразилось удивление, потому что шаман пояснил:
– Отцу повезло. Комиссовали после ранения, я родился спустя девять месяцев после его возвращения с фронта.
От сладковатого дыма, висящего в воздухе, закружилась голова, легкая тошнота поднялась из желудка, в ушах быстро-быстро застучали молоточки. Так, ко мне подбирается мигрень, надо срочно принять таблетки.
– Хорошо, – пробормотала я, отступая в коридор, – может, вы и опытный специалист, но очень прошу вас более не дурачить домашних. Хотите, заплачу за хлопоты?
– Вы пытаетесь оскорбить меня, – усмехнулся Филя, – только это невозможно. Успел полюбить Машеньку, Аркашу и Олю, славные дети, им нужны моя помощь и умение. Кстати, ваша мигрень пройдет сразу, если выпьете это.
И он сунул мне в руку крохотный пузырек.
– Пять капель на язык, и все, – пояснил шаман.
Я выскочила в коридор с тяжелой головой, переполненная злостью. Ну, Алиска, ну погоди!
Глава 17
Ночь прошла ужасно. Левый висок ломило, кровать, покачиваясь, уплывала из-под меня, к утру началась рвота. В таком состоянии, как правило, наедаюсь всеми известными анальгетиками, а потом, приняв под конец радедорм, стараюсь заснуть. Изнуряющая мигрень длится сутки, двадцать четыре часа боли, тошноты и тоски.